Послышался короткий бесплотный смешок.
«Ну сам подумай, какое у меня может быть здоровье? У меня и тела-то нет»
«Ну значит, здоровье твоё вообще нерушимо. Ведь нельзя разрушить того, чего нет»
Долгая пауза.
«Это правда»
Вот странно — в бесплотном шелестящем Голосе Первею почудилась тоска.
«У тебя возникли за день какие-либо вопросы? Я имею в виду твою очередную задачу»
«Задачу… Да нет, тут всё вроде ясно. Вопросов нет»
Пауза.
«Ну тогда что — спокойной ночи?» — и снова в Голосе Первею почудилась грусть.
«Нет, погоди. Давай поговорим, правда, успею выспаться, вон какой буран. У меня ведь по вашей милости совсем не осталось друзей, а случайные собеседники — это не то… Словом, поговори со мной, пожалуйста»
Снова долгая пауза. Первей не был уверен, что получит согласие — бывало и так, что Голос исчезал, отключался не прощаясь, особенно поначалу, если вопрос, заданный Первеем, был не по делу или почему-либо недопустим.
«Вообще-то мне не положено разговаривать не по делу»
«Послушай. Я живой человек, и мне время от времени необходимо полноценное общение. Душу отвести, понимаешь? Если меня лишить этого, я буду чувствовать себя ещё хуже, чем сейчас, и это скажется на моей работе, ясно?»
Короткий шелестящий смешок.
«Ну разве что так… О чём мы будем говорить? Спрашивай, я постараюсь ответить»
«Слушай, и откуда ты всё знаешь? Ты и вправду всё знаешь?»
«Ну, не всё, но многое. Очень многое. Мне позволено»
«Кем позволено?»
Молчание. Нет ответа. И можно ждать до утра — его не будет. Ладно…
«Расскажи мне о себе»
Снова молчание. Долгое, долгое молчание, но Первей уже различал их — это молчание перед ответом.
«Что именно?»
«Ну… Как ты дошла до жизни такой» — и тут Первей испугался.
Он давно уже ловил себя на том, что подсознательно воспринимает Голос как женщину, этакую стройную высокую молодую даму, с красивым, умным и холодным лицом, с гладко зачёсанными назад волосами.
«Почему ты решил, что я дошла? А может, я дошёл? Или и вовсе дошло?»
Почему? Трудно ответить. Нет, Голос ни разу не подставился, не сказал о себе что-то вроде «я подумал» или «я заметила», или хотя бы «я вспомнило». Только безличные предложения, только бесплотный шелестящий голос. И всё-таки…
«Не надо. Зачем? Ты дошла, не отпирайся»
Послышался вздох. Да, натуральный бесплотный вздох, вздох насмерть измученной женщины.
«Ты прав, рыцарь. Я действительно дошла. Как? Я не уверена, что мой рассказ доставит тебе удовольствие»
«Ничего, я потерплю»
Пауза.
«И я совершенно уверена, что этот рассказ не доставит удовольствия мне»
«Тебе потерпеть ещё проще. Вообще, женщины созданы для терпения»
Короткий бесплотный смешок.
«Нет, ты совершенно невозможен. Ну ладно, слушай.
Жила-была девочка. Нормальная с виду девочка, у нормальных родителей. Дом на краю села, за домом сад, дальше поле, за полем лес. В поле полным-полно васильков, из которых так славно плести венки. Пчёлы жужжат в белой кипени цветущих яблонь… И мамины ласковые руки. И это «доченька, вставай»…
Голос пресёкся. Пауза. Долгая, долгая пауза.
«Только девочка не ценила всего этого. Её с детства влекла к себе магия. Её не тянуло к другим детям, и они отвечали ей взаимностью. Она нашла себе подружку не по летам — старую колдунью, жившую на отшибе, уже, считай, в лесу. Девочка могла часами сидеть с ней, учить заговоры, составлять обереги и прочее. Она научилась лечить детей и скот, научилась составлять приворотное зелье и снимать порчу. И напускать тоже научилась. Умирая, колдунья передала ей своё умение целиком. Но много ли знает деревенская колдунья? Девочке этого было мало, очень мало.
Впрочем, к тому времени она была уже не девочкой — девушкой, юной и прекрасной. Правда, местные парни боялись её, боялись одного взгляда огромных, глубоких, бархатно-чёрных глаз. Мать с отцом очень любили её и печалились, что женихи бегут от их ворот, как от пещеры дракона. Но девушку это не трогало. Зачем ей эти деревенские дурни, не могущие связать двух слов и годные лишь на то, чтобы с сопением залезть на женщину, как бык на корову? Нет, она метила выше, гораздо выше. И дождалась.
Когда он впервые посетил отца, по какому-то делу, она сразу поняла — это судьба. Ей, вообще-то, полагалось стыдливо потупиться и скрыться, но она стояла, бесстыже выпятив грудь, раздувая ноздри и пожирая гостя своими чёрными огромными очами. И гость разом забыл про все дела, и только мычал чего-то, неотрывно глядя на эту бесстыжую вздымающуюся грудь с перекинутой чёрной косой, толстой, как корабельный канат, на эти трепещущие ноздри и полураскрытые губы, а главное — в её колдовские глаза.
