Жак-Ив Кусто начал говорить речь и не смог закончить. Только махнул высохшей старческой рукой...
Единственный католический священник, которого удалось отыскать в Сиднее, прочел над набальзамированным телом Лепелье молитву по-латыни.
Алексей же, по русскому обычаю, поцеловал покойного в лоб.
«Прощай, старина! — подумал он. По-французски это получилось в рифму, Жану понравилось бы. — Адье, мон вье...»
И спальный мешок застегнули доверху, чтобы никто не потревожил вечный сон Жана Лепелье, бесстрашного исследователя и жизнерадостного, неутомимого сердцееда...
Алеша так и не успел слетать в Италию. Нужно было выходить в море вместо погибшего друга.
А участники выставки современного искусства к этому времени все равно уже разъехались из Венеции...
Орел — решка.
Алексею подфартило, выпал орел, да вот беда — драгоценная монетка затерялась.
Правда, иногда монеты нарочно бросают в воду, чтобы однажды вернуться на прежнее место, где было так хорошо...
Егор Иванович брызгал по углам кухни аэрозолью с цветочным запахом:
— Никогда она не научится проветривать свою гарь, — бубнил он, говоря об Алене в третьем лице, хотя она находилась тут же. — Нет бы — открыть одновременно и окно, и дверь, протянуло бы сквознячком...
Сквознячком?.. Сквозняк унес телефонограмму с Алешиным адресом. Алена ненавидела сквозняки.
А Егор Иванович не унимался:
— И так лето, дышать нечем, а тут еще эта вонища! Не помешало бы некоторым обзавестись нормальной, чистой профессией. В двадцать пять лет еще не поздно поступить во второй институт, юридический, к примеру...
— Шесть, — сказала Алена.
— Что?
— Мне двадцать шесть, а не двадцать пять. Исполнилось месяц назад. Напомнить число?
— Егорушка! — позвала из комнаты Ольга Игоревна. — Тебе не попадался мой дезодорант?
Егор Иванович, воровато зыркнув на дочь, поставил баллончик на посудную полку:
— Иди, Оленька, он здесь! Ты, наверно, его по ошибке в кухне оставила.
Знал, что Алена не опустится до мелочного ябедничества.
Девушка презрительно прищурилась, отчетливо крикнула:
— Прости, мамочка, это я брала и забыла вернуть.
Молча прошла мимо отца и вышла на улицу. В доме действительно нечем было дышать. Невыносимо.
И зачем только она заехала домой! Надо было сразу из аэропорта — на дачу, в Красиково, но не везти же туда было и весь багаж, и картины!
Заскочила на пару деньков — да и задержалась надолго в душной квартире. Не было сил подняться, доехать до вокзала, купить билет, сесть в электричку.
Врачи называют это, кажется, синдромом хронической усталости...
Уже скоро месяц, как она в Москве. Почти месяц пустоты и безнадежности. Ничего не хочется, ничего не нужно.
Ей даже кажется странным, что остальные люди могут чем-то интересоваться.
Вот, например, Птичий рынок, бурлящий неподалеку от ее дома. Какие тут у всех покупателей возбужденные лица! Кто ищет хомячка, кто попугайчика, и для них предстоящая покупка домашней зверушки — целое событие. Причем не только для детишек, но и для взрослых.
Да и продавцы тут не такие, как в обычных магазинах. Эти — любят и лелеют свой копошащийся, мяукающий и лающий товар. Делятся ветеринарными познаниями и наблюдениями с соседями по прилавку, охотно дают любые консультации новичкам-профанам, впервые вступающим на стезю владельца животных. Покупатели не задумываются о том печальном моменте, когда с пушистым любимцем так или иначе придется расстаться...
Где сейчас коротконогая Тепа-Джулька? Наверное, уже дожила свой недолгий собачий век...
Было воскресенье, на Птичьем — самая торговля, и ее затянул в ворота поток людей, высыпавших из переполненного троллейбуса. Алена не сопротивлялась, ей было все равно. Она думала о своем. Все время об одном и том же...
...Алеша стано...
Это превращалось в навязчивую идею.
И вдруг ее вывел из оцепенения зазывный клич:
— За-алатые рыбки! Па-акупайте!
Она обнаружила, что забрела в аквариумный ряд. В глазах зарябило. Никакой палитры не хватило бы, чтобы изобразить всю эту пестроту и многоцветье, да еще и движущееся, мерцающее, мелькающее. Однако тут и близко не было тех чудищ и чудес, которые наблюдала она сквозь стеклянное дно катера...
