Но потом ударился в критику. Ему, видите ли, «поведение» водопада показалось не совсем правдивым.
Александр, конечно, гений, и чутье у него гениальное, но, кажется, на сей раз он таки не сумел до конца понять поэтического замысла Вяземского.
И тридцатитрехлетний князь написал своему, младшему по возрасту, собрату по перу на листе лоснящейся веленевой бумаги с семейным гербом Вяземских в верхнем уголке: «Вбей себе в голову, что этот весь водопад не что иное, как человек, взбитый внезапною страстию. С этой точки зрения, кажется, все части соглашаются, и все выражения получают...»
Петр Андреевич помедлил: «Как лучше сказать, что они получают? Второе значение? Заднюю мысль? Пожалуй, по-французски это.прозвучит ироничнее. Не следует дать Пушкину понять, сколь серьезно расстроен я его замечанием...»
И он, нахмурясь, завершил послание: «...и все выражения получают une arriere pensee, которая отзывается везде».
Князь подышал на очки и протер стекла бархоткою: «Разумеется, я подразумевал человека с его душою и мыслию, а не естественное явление природы. Странно, ежели это кому-то не бросилось в глаза, тем более Пушкину. Ведь сам он в «Бахчисарайском фонтане», который я издал год тому назад с моим предисловием, тоже отнюдь не придерживался строгой достоверности, и фонтан у него не только бездушный механизм для истечения влаги. Точно как и мой водопад...»
Вяземский промокнул чернила и, покачивая лысеющей до срока головой, запечатал письмо, придавив сургучный сгусток фамильным перстнем с камеей.
Противоречие природы,
Под грозным знаменем тревог,
В залоге вечной непогоды
Ты бытия приял залог.
Ворвавшись в сей предел спокойный,
Один свирепствуешь в глуши,
Как вдоль пустыни вихорь знойный,
Как страсть в святилище души.
Как ты, внезапно разразится,
Как ты, растет она в борьбе,
Терзает лоно, где родится,
И поглощается в себе...
Сброшено на пол шелковое покрывало, а тончайшее постельное белье, пахнущее фиалкой и лавандой и отделанное невесомыми кружевами, тоже напоминает пену морскую...
...а значит, тут происходит еще одно — которое по счету? — рождение бессмертной богини любви.
Алена очнулась от небытия. Но не от того страшного, как в море вдали от берега, а от чудесного, неземного и незабываемого...
На нее в упор глядели любимые глаза — а все же она и теперь не могла с точностью определить их цвета.
— Как ты? — немного настороженно спросил Алексей.
— Как новорожденная, — благодарно улыбнулась она.
И он сразу расслабился, успокоившись. Даже позволил себе пошутить ласково:
— Раз новорожденная, то все видишь вверх тормашками?
— Понятия не имею. Если б еще знать, где верх и где низ! Ты что, как-то умудрился отменить силы гравитации?
— На тебя они и так не действовали. Я уже говорил — ты совсем ничего не весишь...
От сквознячка колыхнулась сиреневая портьера, а из-за нее вдруг послышался птичий щебет.
Алексей вскочил и отдернул штору:
— Слышишь? Они нас приветствуют!
— Ага, наконец-то мы выяснили! Значит, сейчас утро?
— Еще не совсем наступило, но вот-вот наступит. Иди сюда, встретим его вдвоем!
Окна выходили на восток, и краешек небосклона едва начал розоветь.
Два обнаженных человека, накинув на плечи одно на двоих атласное покрывало, стояли на балконе. Он и Она задрали головы вверх, и им было неважно, что их могут заметить.
Да и кому было в такой час наблюдать за гостиничными балконами, кроме утренних птах? Полуночники-венецианцы перед рассветом крепко спят. Для птиц же Алена и Алексей вполне могли сойти за своих, потому что легкое покрывало развевалось от ветра, как крылья.
— Когда же взойдет солнце, Алеша?
— Погоди немножко. Погляди сначала вон туда...
— Звезда... такая яркая! Даже на светлом небе видна отчетливо.
— Ее так и называют — Утренняя звезда.
— Так это и есть Венера?
— Это и есть Венера.
— Она и правда прекрасна.
— Почти как ты. Лишь чуточку тебе уступает.
Вокруг Утренней звезды клубились прозрачные завихрения кудрявых облачков... как островки морской пены.
Богиня рождалась вновь. И вместе с нею рождался новый день. Второй день знакомства Алены и Алеши.
А казалось, что вместе прожита целая жизнь...
