— Это вы меня извините. — Она поправила спустившиеся с плеч бретельки, как будто они могли скрыть ее пышные формы. — Я свинья.
— Непохоже. — Он густо покраснел, избегая смотреть на нее, а все-таки против собственной воли то и дело искоса поглядывая. — Даже самые породистые свиньи не бывают такими прекрасными. Вы — как Венера, явившаяся из пены морской.
Привычное сравнение. Не он первый, не он последний. Для порядка надо возразить:
— Вернее, выловленная оттуда. И никакая не прекрасная, а облезлая, как мокрая курица.
— Курицу вы тоже ничуть не напоминаете. Скорее, жар-птицу.
— Тогда уж жар-рыбу, валяюсь на песочке, воздух ртом хватаю.
— Рыбы бывают куда прекраснее птиц...
— Тогда я и не рыба. Рыбы не тонут.
— Во всяком случае, у меня был удачный улов.
Алена чувствовала себя неловко и пыталась бодриться, из последних сил тараторя:
— Увлекательный получился бы сюжетик для рыбацких баек, не правда ли?
— Да уж... Сколько я водяных существ на своем веку навидался, попадались и удивительные, но таких...
— А, так вы любите рыбачить! «С утра сидит до вечера любитель-рыболов. Сидит, мурлычет песенку, а песенка — без слов». Это про вас, да?
— Ну... в общем... можно сказать и так. Хотя я, пожалуй, не любитель, а профессионал. А вы? Вы не актриса? Может, фотомодель?
— Что вы! Манекенщицы высокие, а я недомерок. Нет, я... шкурница.
Смешно было бы сейчас, беспомощно распластавшись неглиже на приморском песочке, произносить громкое слово «художник». Прозвучало бы выспренно и неестественно. Как будто цену себе набиваешь.
Незнакомец переменился в лице, и снова глаза его стали светло-серыми:
— Что значит «шкурница»? В каком смысле? В переносном или в прямом?
— Скорее в прямом.
Он молчал, обескураженно моргая.
До Алены дошло, что ее собеседник не понимает профессионального сленга художников—прикладников и слово поэтому должно казаться ему ужасным.
Она расхохоталась:
— Да вы не пугайтесь, я не на живодерне работаю и по семь шкур ни с кого не деру. Просто клею из кожи всякие штучки. Кошельки, очечники, шкатулочки, женские украшения.
Про свою заветную, невыставленную работу — большое панно из разноцветных кожаных лоскутов — она умолчала из какого-то суеверного опасения. Не то сглазить боялась, не то — шестое чувство подсказывало, что новый знакомый окажется странным образом причастен к этому произведению...
Он снова заулыбался. Понял.
— Украшения из кожи? Здорово. Наверное, красивые получаются, как и вы сама...
— Ох, ну хватит уже комплиментов. Хотя они у вас совсем неплохо получаются! Большая практика, да?
Он воспринял это как очередное обвинение и опять залился краской, как подросток. А ведь было ему на вид уже под тридцать.
— Честное слово, никакой такой практики у меня нет, — начал застенчиво оправдываться ее спаситель, как будто его уличили в чем-то позорном. — Я мало контактирую с женщинами, да и вообще с кем-либо. Такая уж работа. Отшельническая... Вы меня извините, если что не т-так... П-просто вы в самом деле т-такая кра...
Он так разволновался, что даже начал заикаться, и хотя бы из милосердия надо было прервать его мучительные объяснения.
— Ну вот что, — решительно сказала девушка. — Я вам обязана жизнью. А потому правила приличия требуют, чтобы мы хотя бы познакомились по-настоящему. Меня зовут Алена Вяземская.
— И имя у вас такое краси...
— Опять за свое? — стараясь казаться строгой и неприступной, прервала она.
— Извините. Очень приятно. Алексей. Никитин.
Он смешался, не зная, что делать дальше. Ведь правила приличия, о которых она упомянула, требовали, чтобы женщина первая протянула руку при знакомстве.
Но Алена этого делать не собиралась.
Почему-то ей казалось: «Если он снова притронется ко мне, я... за себя не отвечаю. Главное — не подать виду, что этот человек стал мне с первой же минуты небезразличен... И в то же время — не оттолкнуть его, продлить наше знакомство. Только под каким-нибудь благовидным предлогом, чтобы он не подумал обо мне дурно. Еще решит, что я ему на шею вешаюсь!.. Значит, Алексей... Алеша. Алеша и Алена. Как это здорово звучит... Даже... ох, даже лучше, чем Алена и Алик...»
