Ей нравились кожаные поделки. Жаль, что это считается «прикладным искусством», как будто и не искусством вовсе... На вернисажах и в салонах Аленины браслеты и ожерелья уходят влет... А вот на серьезную выставку их не представишь.
Но это панно — маленькая хитрость. Алена рассчитывала выставить его вместе с пейзажами и натюрмортами. Только ее картина — это пейзаж из кожи: черная, рыхлая пашня, тонкий куст у обочины, низко нависшее серое небо с редкими, робкими проблесками голубизны...
Немного мрачновато... Но что поделаешь, это плод зимних фантазий и настроений, а зимой Алене вообще жить не хочется... Так холодно, зябко, противно... Такой белый, вернее, черно-белый, потерявший краски мир...
С самого детства ожидание весны было для Алены ожиданием своего второго рождения — возрождения. Она словно пробуждалась от спячки и заново являлась в жизнь вместе с пробивающейся сквозь прелую прошлогоднюю листву травой, вместе с проклевывающимися клейкими молодыми листиками...
Слава Богу, уже конец марта. И снег за окном густо перемешан с грязью. И в небе уже нет той прозрачной холодной голубизны, какая бывает зимой, оно тяжелое, набухшее, словно весенняя почка: вот-вот лопнет, взорвется грозой, прорвется бушующим ливнем...
Хотя для настоящей грозы еще рановато.
Скоро можно будет перекочевать на дачу, подальше от родительского «уюта».
Алена проводила на даче большую часть года — с ранней весны до поздней осени. Она называла это — быть на пленэре.
Можно потерпеть некоторые неудобства, померзнуть... зато — свобода! Ни перед кем не надо отчитываться, никто не бурчит, что ему не нравится запах паленой кожи и масляных красок, никто не оглядывает демонстративно стул, прежде чем сесть, словно боится испачкаться...
Оказывается, что только в обветшавшем деревянном домишке последняя княжна рода Вяземских может почувствовать себя действительно дома...
А главное, «потомственный крестьянин» в жизни не сунет сюда нос. Он не любитель слякоти и «удобств во дворе», он ценит комфорт и с гордостью сообщает знакомым, что живет в центре столицы... Хотя шумный, заполненный толпами народа район Птичьего рынка «центром» можно назвать с большой натяжкой.
И только последняя княжна из рода Вяземских «оттягивается» на грядках, наслаждается простой, «черной» работой, не боясь испачкать ручки ни землей, ни красками...
Теперь даже странно вспомнить, что в детстве Алена души не чаяла в отце. А он гордился ее успехами в рисовании и самолично проверял дневники как обычной школы, так и художественной.
В дневниках были пятерки, дочь росла тихой и покладистой... и никто не предполагал, что она способна на выверты.
Это случилось вдруг, нахлынуло внезапно... И с этого момента жизнь Алены и ее отношения с предками изменились круто и бесповоротно...
Пухленькая голубоглазая Леночка Петрова прилежно сдавала экзамены в Суриковское. Светлые, почти бесцветные волосы были стянуты на затылке в приличный хвостик. И длина у бежевой летней юбки тоже была приличная, почти до колен...
Алена и не предполагала, что высокий красавец с шальными цыганскими глазами может обратить внимание именно на нее...
Других, что ли, мало? Девчонок навалом, и все, с Алениной точки зрения, гораздо симпатичнее, и одеты моднее, и держатся раскованнее...
Он подошел к ней после занятий живописью, глянул через плечо на мольберт с подписанным листом и присвистнул:
— Петрова... А случаем, не Водкина?
Алена почему-то покраснела, не оборачиваясь, быстро сняла свою работу и понесла сдавать.
Он ждал ее у выхода из аудитории.
— Петрова! — окликнул он. — Я терпеть не могу фамильярность..Меня Аликом зовут. А тебя?
— Алена...
— Здорово! — обрадовался он. — Мы вместе звучим в унисон. Ты знаешь, есть теория, по которой люди с одинаковыми буквами в имени составляют хорошую пару.
— Не знаю, — потупившись, ответила она.
Девчонки зашушукались, провожая их глазами.
Алик был самым заметным из всех абитуриентов. По его виду сразу можно было определить его принадлежность к миру искусства... Был в нем этакий богемный шик.
Сильно вытертые джинсы и кожаную безрукавку он носил небрежно, но с таким достоинством, словно это был костюм от Версаче. А видавший виды этюдник на широком ремне делал его и вовсе неотразимым.
