Поздоровались, не подавая руки. Шорохов спросил;
— Кто вы такой?
Как-то странно, словно бы вовсе не шевеля губами, гость отозвался:
— Не все ли вам это равно.
— Вас кто-либо прислал ко мне?
— Нет.
— Что вас сюда привело? Говорите скорее. Времени совершенно нет.
— Имею возможность предложить вам экземпляр акта передачи мамонтовского трофейного имущества. Точнее, опись ценностей, помещенных на хранение в Государственный банк.
— От кого вам известно, что меня это может интересовать?
— Известно.
Говорил он совершенно без интонаций.
— Тогда другой вопрос. Откуда у вас опись?
— Вам это нужно знать?
— Чтобы увериться в подлинности.
— Собственной персоной участвовал в составлении сего документа. Две недели труда — с. Сидели, как проклятые.
— Сами видели всю мамонтовскую добычу?
— Почему же всю, — впервые какое-то подобие вопроса или даже возмущения послышалось в тоне голоса этого человека. — Чай, сахар, мануфактуру Полевой Контроль отделил еще в Миллерово. Мелочь, впрочем. Шесть пудов тридцать семь фунтов чая, восемьдесят пудов восемнадцать фунтов сахара. Стоило ли возиться? Да и у нас два ящика церковной утвари без вскрытия передано в консисторию. Все остальное? Высокие господа в таких случаях только присутствуют. Пересчет ведут, каждую вещицу в руках держат другие.
— Вы были одним из них?
— Да. Из счетного отделения.
— Это опись всей трофейной казны? — спросил Шорохов.
— Вам это важно?
— Чтобы оценить стоимость вашей работы.
— Еще всего лишь портфель командира корпуса.
— Его опись тоже делали вы?
Странный гость ничего не ответил. Сидел сгорбившись, глядя в пол.
— Хорошо, — сказал Шорохов. — Как вы свою услугу оцениваете?
— Не так дорого, если по нынешним временам. В акте восемь листов. Пять тысяч николаевскими деньгами за лист.
— А если о вашем предложении узнает начальство?
— От вас узнает? Какая вам выгода?
— Вы правы. Документ при вас.
— Да.
— Последнюю страницу акта я мог бы взглянуть?
— В обмен на деньги, пожалуйста.
Вошел Скрибный:
— Мне пора.
— И мне, — сказал Шорохов. — Вот деньги. Давайте ваши бумаги.
В кухню вбежал Плисов:
— Господа! Нет ни единой секунды!
Старик что-то еще пытался сказать. Выслушивать его было некогда. Мелькнула мысль: "Если фальшивка, пропали деньги. Уходить, уезжать. Но что за портфель при командире корпуса? Ладно. Остальное потом…"
ПАРОВОЗ И ОДИН ВАГОН — вот и был весь их поезд. Мчались в ночи, сквозь вьюгу, с хода минуя станции. В салоне, занимавшем добрую половину вагона и предоставленном в их распоряжение, было тепло, светло от толстых свечей в фонарях под потолком, уютно. Мягкие плюшевые диваны, зеркала, шелковые зеленые занавески, ореховый полированный стол. Никогда прежде Шорохов не ездил в подобной роскоши.
Кроме него и Плисова был еще один пассажир. Среднего роста, с округлыми плечами, плотный, мускулистый, хорошо выбритый, подстриженный ежиком, в русских сапогах, в солдатской гимнастерке без погон. Лицо было неизменно спокойно, говорил не глядя на собеседника, как человек, который не только знает цену своим словам, но привык, что окружающие воспринимают их с почтительным вниманием. В салоне он обосновался до появления Шорохова и Плисова. Знакомясь, представился: "Сергей Александрович". Фамилии, должности, чина не назвал. Впрочем, они тоже ограничились именем-отчеством.
Конечно, как только поезд тронулся, на столе появились еда и питье. У Плисова, у Шорохова нашлось всего этого предостаточно. Сергей Александрович тоже достал из своего, грубой холстины, мешка две банки американских мясных консервов, бутылку смирновской водки.
Плисов, выпив, разгорячился, говорил много, все об одном: как славно было в мамонтовском походе по красному тылу минувшей осенью. Сколько там захватили в складах, магазинах, банках. И погода стояла прекрасная. Другое дело теперь. Корпус отступает, провиант плохой. Интендантству нигде ничего не взять, купить же — немыслимые деньги. Из дома бесконечные жалобы на дороговизну.
Сергей Александрович поначалу ни словом, ни выражением лица на речи Плисова не отзывался. Чтобы разговор не увял, Шорохов иногда что-нибудь спрашивал, добавлял. Плисов не унимался:
