— Я хочу с тобой поговорить.
— Да, сеньор. — Тон был уважительным, из черных зрачков исчезли искры, сверкавшие в них накануне, но в выражении лица юноши проступила новая твердость, независимость, своего рода настороженное упорство, которое обострило раздражение консула.
Он медленно произнес:
— Я запрещаю тебе разговаривать с Николасом.
Некоторое время Хосе разглядывал свой точильный камень.
— Бог дал мне язык, сеньор. Вы запрещаете мне им пользоваться?
— Да! — резко ответил консул. — С моим сыном — запрещаю! И ни при каких обстоятельствах не смей нагружать его работой! Ты заставлял его копать, мотыжить и подстригать кусты.
— Я всего лишь пытался сделать его сильным, — ответил Хосе, — чтобы он не лежал целыми днями, как больная девчонка.
— Как ты смеешь!
— Он теперь намного крепче, чем был, — упрямо продолжал Хосе. — Сами посмотрите, какой он загорелый, как здорово выглядит. Ему нравится обрезать папоротник легким серпом, который я ему сделал, нравится вместе со мной работать на свежем воздухе…
Вспышка ярости сотрясла Брэнда, ему потребовалось огромное усилие, чтобы ее подавить. Он жестко сказал:
— Или ты дашь мне слово, или немедленно покинешь мой дом.
Последовала долгая пауза. Хосе взглянул на консула, потом отвел глаза и с застывшим лицом пробормотал:
— Я обещаю.
Волна энергии захлестнула консула, усиливая желание закрепить свое преимущество и преподать этому юному выскочке урок, который тот не скоро забудет. Видя, что Хосе с угрюмым видом собирается вернуться к косьбе, Брэнд крикнул так резко, что парень поморщился:
— Подожди! Я не закончил. Вид сада оставляет желать лучшего. Я недоволен. Вот здесь, к примеру, — он указал на круглый участок земли под катальпой, еще не обработанный. — Очень голо и неприглядно. Я решил устроить тут рокарий[4].
— Рокарий? — недоуменно переспросил Хосе.
— Да. Вон там под обрывом много камней. Перетащи их сюда и у тебя будет достаточно материала для работы.
Хосе посмотрел туда, куда указывал консул.
— Это очень тяжелые камни, сеньор.
— Ты боишься тяжелой работы? — презрительно усмехнулся консул.
— Надеюсь, я уже доказал вам, сеньор, что не боюсь. — Хосе говорил ровным голосом, будто терпеливо объяснял что-то ребенку. — Но для такой работы нужны несколько человек, железные цепи и кран.
— Чепуха! Одному крепкому мужчине это вполне под силу.
— Вот вы крепкий мужчина, сеньор, — всё так же спокойно ответил Хосе. — Вы смогли бы перетащить эти валуны?
— Не зарывайся.
Закусив белыми зубами полную губу, Хосе смотрел туда, где на обширном пространстве были разбросаны камни. Большие, грубые, с острыми краями, рассеченные прожилками кварца; некоторые глыбы глубоко сидели в цепкой кремнистой земле, которую к тому же пронизывали корни нескольких старых спиленных эвкалиптов. Поднятие и перетаскивание таких громадин может самые упругие мускулы сделать непригодными для многих удовольствий в жизни, а для пелоты в особенности. Даже сама мысль об этом заставила парня почувствовать себя разбитым и несчастным. Но когда Хосе подумал о своей семье — о матери, целыми днями на коленях стирающей в городской прачечной, о пяти сестренках, чьи рты всегда раскрыты, как клювики голодных птенцов, не говоря уж о старом Педро, которому не суждено заработать больше ни одного пенса — он понял, что обязан любой ценой держаться за эту работу. И ещё Николас, которого он так любит… Хосе поднял голову и серьезно, с достоинством произнес:
— Хорошо, сеньор. Я это сделаю.
— Не сомневаюсь, — с едкой усмешкой сказал Брэнд. — Ты сделаешь это как следует. И я даже знаю, почему.
Он повернулся и направился в дом. Поджидавший в дверях Гарсиа удостоился приветливого кивка, принимая шляпу и трость. Вечером после молитвы он поговорит с сыном.
На следующее утро Хосе принялся за сооружения рокария. В его распоряжении были только самые примитивные инструменты — мотыга, два легких лома и тачка с видавшей виды осью. В большинстве случаев требовалось обкопать валун со всех сторон, выковырять его двумя ломами, поднять или затащить в наклоненную тачку и пройти с этим грузом более пятидесяти ярдов по бугристому бездорожью к назначенному месту. Часто камень, с таким трудом извлеченный из своего ложа, в последний момент соскальзывал и еще глубже зарывался в землю. Или уже в пути он, как пьяный, сваливался с тачки, и приходилось втаскивать этот тяжеленный груз обратно, не имея под рукой никакого подходящего рычага.
