У покинутой лодки не осталось даже имени. На корме и на бортах не было ни одной надписи, ни одного знака или номера, как полагается по морским законам. Неведомое судно умирало среди других парусников, с гордостью носивших свои прославленные имена, — так погибают иные люди, упорно, до самой смерти, оберегающие тайну своей жизни.
Но в действительности все было иначе. Люди в Торресалинас отлично знали лодку, и если кому приходило в голову завести о ней разговор, все кругом, лукаво подмигивая, усмехались, точно вспоминали при этом необыкновенно забавный случай.
Однажды утром, когда морские волны сверкали и переливались под солнцем, точно темная лазурь ночного неба, затканная мириадами звезд, старый рыбак, усевшись в тени покинутой лодки, поведал мне ее историю.
— Этот парусник, — начал оп, любовно похлопывая по рассохшемуся, полузасыпанному песком остову, — был самым дерзким и отважным судном на побережье между Аликанте и Картахеной. Пресвятая дева! Кучи денег загребал этот удалой смельчак! Из трюма его рекой текли монеты. Десятка два рейсов — никак не меньше — сделал «Забияка» от Орана и обратно, и всякий раз брюхо его было до отказа набито тюками.
«Забияка»! Меня поразило это странное, редко встречающееся название.
— Так ведь это его прозвище, кабальеро, — заметил рыбак. — Здесь у нас любят давать клички и людям и лодкам. Священник на то он и ученый — может по всем правилам окрестить человека, но настоящее имя даст ему только народ. Меня, к примеру, назвали при крещении Фелипе, но если вам вздумается вдруг разыскивать меня, спросите лучше, где живет Кастелар, — такое уж прозвище я получил от людей за то, что люблю поболтать с приезжими, — да и в таверне вы, кроме меня, не найдете пи одного грамотного, чтобы газету вслух почитал. Вон того паренька, что несет корзину с рыбой, прозвали Чиспас, а хозяина его — Капо; и так мы окрестили каждого. Рыбак ломает себе голову, как бы покрасивее назвать свою новую лодку и вывести ее имя на корме; наконец придумал: «Беспорочное зачатие», а то, скажем, «Роза морей» или «Два друга»; но за дело взялся народ с его страстью давать прозвища — и смотришь, лодки уже зовутся «Индюшкой», «Попугаем» и «Голышом». И пусть рыбаки еще скажут спасибо, что никто не придумал словечка покрепче. У моего брата самая красивая лодка в округе; мы ее покрасили в желтый и белый цвет и назвали Камилой, по имени моей дочки. Но в день спуска на воду какому-то мальчонке на берегу взбрело в голову, будто новая лодка смахивает на яичницу. И — хотите верьте, хотите нет, — но все ее знают только под этим прозвищем.
— Ну, а как было с «Забиякой»?
— Видите ли, по-настоящему парусник звался «Решительный», но за то, что он быстро носился по волнам и яростно воевал с бурей, мы его прозвали «Забиякой», — как неугомонного, драчливого человека… А теперь послушайте, в какую беду попал наш «Забияка», возвращаясь из Орана в последний раз, — тому минуло уж год с лишним.
Старик огляделся по сторонам и, убедившись, что никого поблизости нет, продолжал с добродушной улыбкой:
— Знаете, я ведь тоже был в тот рейс на паруснике, но, не будь мы сейчас одни, я бы в этом ни за что не признался. Конечно, вы меня не выдадите. Черт возьми! Никто не считал для себя зазорным плавать на «Забияке». Все эти таможни, карабинеры и шлюпки Табачного управления придуманы не богом, а нашим правительством с одной целью — народ обирать. Никогда не поверю, будто грешно заниматься контрабандой. Что ж поделать, коли нет другой возможности на хлеб заработать? Разве мы не рискуем своей шкурой в море и свободой на суше? Контрабанда — занятие смелых и частных бедняков, и господь с нас за это не взыщет.
Неплохо мне жилось в те времена! Мы делали по два рейса в месяц, и люди в поселке жили так, что прямо сердце радовалось. Хватало на всех: и на нас, береговых жителей, и на бедняг, что носят военную форму, да все равно не знают, как на две песеты в день семью прокормить.
Однако дела пошли на убыль; «Забияка» все реже и реже выходил в море, надо было соблюдать осторожность: капитану шепнули, что «Забияку» взяли на мушку и готовятся вот-вот наложить на нее лапу.
