Стряхнув оцепенение, он заставил себя вернуться на землю и вспомнить, что Мария Дельгато вовсе не, невинная жертва — она сестра его злейшего врага, и он будет последним дураком, если позволит поколебать свою решимость. Разве Диего сжалился над молодостью и красотой Каролины, разве не обрек он ее на рабство, унижение и, вероятно, смерть? Нет! И он тоже не отступит! Да поможет ему Всевышний!
Разозлившись на себя за нерешительность и решив больше не церемониться, Габриэль сел на край кровати и грубо притянул к себе Марию. Пытаясь усмирить мечущуюся от страха девушку, он крепко обнял ее и, не обращая внимания на сопротивление, приник к ее губам.
Он пытался быть с ней грубым и бесчувственным, надеясь, что это поможет преодолеть невесть откуда появившуюся и совершенно несвойственную ему сентиментальность, но кроме неприятного чувства неудовлетворенности не испытал ничего. Не возникло ни радости, ни восторга от того, что он наконец-то держит ее в объятиях, и в поцелуе его было какое-то отчаяние, словно он силой заставлял себя ощущать всю прелесть этого волнующего момента.
Сначала Мария очень испугалась — после всех событий она не ожидала от него такой грубости. И в следующую секунду неудержимая злость захлестнула ее, и она начала вырываться из его рук, сопротивляясь так яростно, как если бы вместо Габриэля ее обнимал дю Буа. В отчаянии она схватила его за волосы и дернула с такой силой, что, вскрикнув от боли и неожиданности, Габриэль выпустил ее из рук и отпрянул назад.
Их разделяло ничтожно малое расстояние, и, поймав его свирепый взгляд, Мария съежилась от испуга. В комнате воцарилась гнетущая тишина. Они сидели на огромной кровати, напряженно уставясь друг на друга и ожидая, кто же сделает первый шаг.
Любой другой пират на месте Габриэля как следует отлупил бы Марию за такую дерзость. Сначала отлупил бы, а потом изнасиловал — для большинства из них это было так же просто, как выпить кружку пива. Но Габриэль чувствовал, что, несмотря на столь долго взращиваемую в душе ненависть к Марии, он не может так жестоко обойтись с ней. Как бы ему хотелось быть беспощадным! Но по каким-то ему самому неясным мотивам он не смел так безжалостно унизить ее. Злясь на собственную слабость, он что-то злобно пробурчал себе под нос, поднялся и, резко развернувшись, вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.
Мария удивленно смотрела ему вслед. Неужели она победила? Что же теперь будет? Может быть, он бросит ее? Отдаст дю Буа?
При этой мысли она содрогнулась.
Но Габриэль не собирался так легко расставаться с Марией. Ему просто требовалось время, чтобы справиться со своей нерешительностью и осуществить так долго вынашиваемые планы мести. Она враг, внушал он себе, и он отомстит ей! Пускай она выглядит такой слабой и беззащитной — ничто не остановит его сегодня ночью! Ей не удастся пробудить в нем раскаяние или сострадание! С этими нежностями будет покончено — разве не умерли его чувства в день гибели Элизабет? Разве он не поклялся отомстить Дельгато? Разве не по праву заслужил он прозвище Черного ангела, беспощадно преследуя испанцев? Почему же теперь, когда настал долгожданный момент, он колеблется? Нет! Он не позволит околдовать себя, как тогда на Эспаньоле… Немного успокоившись, он напомнил себе, что ситуация изменилась — теперь она его пленница, и сегодня он будет безжалостен, как настоящий корсар. Никакой пощады!
Приняв твердое решение, Габриэль вновь обрел хладнокровие и, увидев пробегающего мимо испуганного слугу, приказал приготовить ванну в комнате хозяина для молодой леди и принести ей что-нибудь поесть. В глубине души Габриэль понимал, что делает это не для того, чтобы смутить Марию, продлить состояние тревожного, напряженного ожидания, в котором она находится, что движет им совсем другое желание, просто он ищет оправдания своим действиям, стараясь настроиться на более решительное, если не агрессивное поведение.
Все эти рассуждения действовали ему на нервы. Он со злостью распахнул ногой дверь в одну из комнат и увидел Зевса, который, удобно устроившись в глубоком кожаном кресле, медленно потягивал испанский херес. Эта мирная картина нисколько не уменьшила раздражения Ланкастера. Кинув на Зевса недружелюбный взгляд, он остановился в дверях и со злой насмешкой спросил:
