В буфете вновь звякнуло.
– Мишель, чур, я следующий читаю! – заявил мичман Завалишин. – В очередь, господа, в очередь!
– Позвольте, юноша, а какое же время описано в этой занимательной книжице? – пробасил флегматичный лейтенант Фаленберг. – Тридцатое столетие от Рождества Христова, что ли?
– Да наше же время, наше! – ликующе выкрикнул Корнилович. – Смена тысячелетий, начало двадцать первого века!
От громового хохота в третий раз заходила ходуном посуда в буфете.
– Ох, вышлют этого писаку за его идеи в места не столь отдаленные, – рыдающим от смеха голосом проговорил Канчеялов, утирая глаза платочком. – Как его… Харви Харвисон? Куда там можно выслать из Австралии? В Тасманию, наверное, к сумчатым волкам.
– А я вам вот что скажу, господа, – сказал Батеньков, когда все отсмеялись. – Это симптом. Правильно, Спиридон Потапович, по-медицински? Сразу видно, куда метит этот Харви. Надо думать, австралийским поселенцам милее с кенгуру, чем с англичанами. Такие, значит, у австралийцев теперь настроения… Дайте срок, отделится Австралия. Станет этакой вот Химерикой, которая гуляет сама по себе. Попомните мои слова.
– И на Луну австралийцы полетят? На ракете?
– Нет, это опасно. Сначала они туда кенгуру отправят. В виде опыта. Будет кенгуру по Луне прыгать.
– Сначала они кенгуру в ракету сунут, потом папуаса, а потом уже…
– Стыдитесь, мичман. Папуасы тоже люди.
– Не сомневаюсь. Тигр человеку просто голову отъест, а папуас ее закоптит, засушит и будет гордиться трофеем, как вы своим Георгием…
– Моих орденов попрошу не касаться!
– Негоже равнять православное воинство с премерзостными папуасиями, – басовито прогудел священник отец Варфоломей, укоризненно качнув гривастой головой.
– И то верно. Батюшка прав.
– Тихо, господа, тихо!.. – воскликнул Канчеялов. – Не хватало нам из-за глупой книжки перессориться. Ей-богу, вредная и никчемная выдумка. Всякому известно, что никакой Химерики в Великой Атлантике никогда не было, нет и не требуется.
– А как же полет фантазии? – поддел Завалишин.
– Пусть она летает в каком-нибудь полезном направлении. Например, автор мог бы в художественной форме описать обработку земли при помощи паровых машин…
– Ничего нового. Англичане и германцы уже проделывали это в виде эксперимента, – заметил подкованный в вопросах техники Гжатский.
– Ну тогда я уж не знаю. О беспроволочном телеграфе разве?
– Тоже не ново. Опыты Дьяконова в перспективе обещают многое. В Царском Селе уже начали строить станцию для приема и передачи эфирных депеш. Прогресс, господа, не стоит на месте. Слава богу, в третьем тысячелетии живем.
Стоя в сторонке, Лопухин с интересом прислушивался.
Его заметили. Разговор сразу оборвался. Возникла томительная неловкость, очень хорошо знакомая сотрудникам Третьего отделения. Ощущение чина – это еще полбеды. Ощущение специфического места службы вошедшего – вот настоящая беда. У кого-то оно вызывает трепет, у кого-то – презрение, и лишь у немногих – любопытство.
Без сомнения, пребывание «жандарма» на корвете давно уже стало предметом толков.
– Прошу простить меня, господа, за то, что неотложные дела помешали мне представиться вам сразу, – мягко заговорил Лопухин. – Надеюсь, это не было принято вами за высокомерие с моей стороны. Будем знакомы. Статский советник Лопухин Николай Николаевич.
– Граф сопровождает цесаревича в нашем плавании, – немедленно вставил Пыхачев. – Господа, прошу вас представиться Николаю Николаевичу. Осмелюсь спросить о драгоценном здоровье его императорского высочества.
– Спит, – коротко ответил Лопухин.
Представление офицеров прошло суховато, с одним лишь исключением.
– Мичман Свистунов, – отрекомендовался русый юноша с блестящими глазами нахала. – Назначен вчера взамен выбывшего по болезни мичмана Повало-Швейковского. Так это по вашей милости, граф, мы вышли в море на семь часов раньше назначенного срока?
Капитан Пыхачев побагровел.
– Замолчите, мичман!
– Я только хотел выразить графу свою признательность, – ничуть не растерялся Свистунов. – Ведь благодаря ему я сплю в своей каюте, а не на палубе, где я мог бы простудиться. Сердечное вам мерси, граф. Ловко это у вас получилось.
