Герцогиня отхлебнула бренди. И продолжила:
— Женщины, естественно, меня ненавидели. Ведь мною увлекались не только холостяки и одинокие мужчины, но и чьи-то мужья, чьи-то сыновья. — Она тяжело вздохнула и задумчиво покачала головой. — Женщины мечтали, чтобы я страдала. И вскоре утешились.
— Что произошло? — встревоженно спросила Гардения.
— Герцог скончался, — ответила герцогиня. — И я почувствовала себя настолько одинокой и несчастной, что не знала, как быть. Все дело в том, что именно в тот момент я поняла, что старею. О, если бы ты знала, как страшно терять красоту, когда вся твоя жизнь построена именно на ней! Она ускользала от меня, и я была не в состоянии ее удержать…
— Но вы и сейчас красивая! — горячо возразила Гардения, всем сердцем желая утешить тетю.
Та усмехнулась.
— Я никогда не блистала умом, но дурой тоже не была. Я видела, как грубеет и расплывается мое тело, как увядает и покрывается морщинами лицо. И страшно страдала от безысходности, поэтому и начала пить. Женщины злорадствовали и не принимали меня в своих кругах, несмотря на то что мужчины уже не ходили за мной толпами. Тогда-то мне и пришла в голову мысль устраивать для своих старых друзей вечера азартных игр. Три раза в неделю. Я всегда обожала азартные игры.
По прошествии некоторого времени к нам присоединились и молодые люди, но наши вечера проходили тихо и прилично. А потом я познакомилась с бароном.
Последнее слово она произнесла как-то по-особому, и Гардения удивленно взглянула на ее лицо. Уставшее и покрасневшее от переживаний и выпитого бренди, оно вдруг на глазах преобразилось.
— Мы встретились в пятницу вечером в «Максиме», — продолжила герцогиня. — Увидев его и обменявшись с ним всего несколькими фразами, я поняла, что это человек, которого я искала всю свою жизнь.
— Вы влюбились? — спросила Гардения, не веря собственным ушам.
— Влюбилась, — с нежностью в голосе ответила герцогиня. — Генрих не пялился на меня, как другие поклонники, и не превозносил. Твердый, решительный, сильный, этот человек всегда получает то, что ему нужно, и заставляет меня чувствовать себя так, будто ничто в жизни не имеет значения, кроме одного: я женщина, а он мужчина.
— Но, тетя Лили… — попыталась вставить слово Гардения, но тут же поняла, что герцогиня ничего не слышит. Ее глаза светились, а лицо выражало блаженство.
— Я была счастлива, очень счастлива. Только повстречав барона, я осознала, что раньше не имела ни малейшего представления о настоящей любви. Мужчин, которые так суетились из-за моей красоты, я просто презирала и даже жалела.
Они казались мне созданиями несовершенными и ущербными. Генрих же совсем на них не походил. Умный, твердый, порой жестокий и грубый, он стал для меня смыслом жизни.
— Вы были любовниками… — пробормотала Гардения. — Но ведь барон женат.
— Да, женат! — ответила герцогиня резко. — Ну и что? Я нуждалась в нем, а он нуждался во мне, нам ничто не могло помешать. Когда-нибудь, Гардения, ты сама поймешь, что наивысшее счастье для женщины — это дарить свою любовь кому-то, а не быть любимой.
— Если вы были так счастливы с бароном, зачем тогда начали устраивать эти шумные вечеринки? — спросила Гардения, пожимая плечами.
Лицо герцогини озарилось почти материнской любовью.
— Ради Генриха, — ответила она. — Согласно его представлениям, жизнь в Париже должна быть именно такой: наполненной смехом и шумом, шампанским и красивыми женщинами. Я стала устраивать вечеринки для него, ведь это не составляло для меня большого труда. Люди, желающие повеселиться, всегда находятся. Молодые шумят, мужчины любого возраста играют в азартные игры. Их я и сама обожаю. От игрового стола меня не оттянуть. Генриха, кстати, тоже.
— Наверное, для него ваши вечеринки были полезны. На них он приводил подобных Гозлину типов… — произнесла Гардения и тут же пожалела о сказанном.
Герцогиня изменилась в лице. Над ней как будто нависла тяжелая черная туча.
— Гозлин был далеко не первым, с кем Генрих сотрудничал, — сказала она, вздыхая. — Я понимала, что он меня использует, но мне было все равно. Понимаешь, Гардения, все равно! Я выполняла все, что барон от меня требовал, чтобы сделать его счастливым. Я сознавала, что приношу Франции вред, но ведь я не француженка, это служило для меня оправданием.
