Виктор торопился к кладбищу. Пока он был в городе, пока шел этот бесконечно мучительный и такой необходимый разговор, короткая летняя ночь кончалась, уступая место смертельному рассвету. И ему так не хотелось уходить, так много всего еще хотелось сказать. Просто держать ее руку в своей, просто смотреть в глаза, стоять перед ней на коленях, ожидая, когда ее перепуганная душа очнется и разглядит в его смиренной позе настоящее чувство.
Да, да, он так завтра и сделает. Придет и будет ждать ее благосклонности, пусть хоть десяток солнц вывалится на небосклон, пусть он трижды сгорит в их испепеляющих лучах, пусть последнее, что он увидит, будут ее невозможные глаза.
В груди поселилась странная боль. Виктор думал, что не сможет уснуть, что весь день пронянчится с этим новым странным ощущением, но природа взяла свое, заставив его забыться в неудобной позе.
А над его головой, через толщу камня и земли, сквозь шаркающие звуки шагов по натоптанному полу церкви лился-перекатывался день. Жаркое солнце заставляло быстрее расти цветы и травы, наливало соком яблоки и ягоды, румянило лица детей, покрывало пеплом загара руки взрослых.
Катя проснулась от ощущения, что в комнате кто-то есть. Долгие секунды она не могла сообразить, кто она и где находится, кто может рядом с ней шуршать.
– А я слышала, как ты ночью разговаривала.
Лизонька сидела на полу, на коленях у нее лежал разорванный пакет со сладостями, губы были измазаны белым кремом, в пальцах она держала крепенький коричневый брусочек шоколадного пирожного.
– М-м-м… Какие вкусные! – Лизонька отправила в рот весь кусочек и, шамкая, добавила: – А тебе их только ночью будут носить?
– Не ешь! – сорвалась с постели Катя, рванула на себя пакет. Разноцветные колобочки раскатились по полу, сыпя глазурной крошкой.
– Да ты что? – Лизонька подняла на сестру полные искреннего изумления глаза. – Я таких в жизни не ела. Они холодные, точно только что со льда. Кто принес?
– Если и несли, то не тебе!
От резкого пробуждения и такого стремительного прыжка к сестре Катя никак не могла перевести дыхание. Почему она сразу не убрала сверток? Как она могла о нем забыть?
– Хорошо, тебе. А кто?
Личико сестры выражало покорность. Но сквозь эту готовность принять любой ответ крылось столько лукавства и хитрости, что Катя еле сдержалась, чтобы не ударить Лизоньку по лицу. Сестры все эти дела не касались!
– Кто надо! – Катя стала спешно переодеваться.
– Вы целовались? – Глаза Лизоньки стали в два раза больше, она вся подалась вперед.
– Что ты несешь! – Катя набросила на кровать покрывало.
– Неужели это брат священника? – догадалась Лизонька. – Что же ты не дала мне их съесть?
– Зубы заболят от сладкого.
– А у тебя не заболят?
– Я есть не буду! – Катя подобрала раскатившиеся пирожные.
– А я все маме расскажу!
– Не устань рассказывать!
Катя поглядела на искореженные гостинцы у себя в руках, и у нее вдруг родилась идея отнести их в церковь. Если Виктор проклят, то они должны загореться дьявольским огнем. Катя сдернула со спинки кровати косынку, завернула в нее пирожные.
– Куда? – подалась вперед Лизонька.
– Здесь душно, прогуляюсь.
– Я с тобой!
Катя не обратила внимания на сестру. Ей сейчас было все равно, кто идет рядом. Недлинная дорога до церкви показалась ей бесконечной. На каждом шагу ей чудилось, что за ней наблюдают, каждую секунду казалось, что ее сейчас окликнут. Пирожные в узелке жгли пальцы. Но проходили мгновения, минуты, и ничего не происходило. Узелок оставался узелком, дорожка дорожкой, встречные люди приветливо улыбались ей.
От неожиданной мысли Катя остановилась. Ну, конечно же, это все шутка. Ну, какие дьяволы и вампиры в их селе? Просто кто-то решил зло над ней подшутить. Выдумал себе такой мистический образ и стал являться к ней по ночам. Как входил? Через окошко! Оно наверняка неплотно прикрыто. И пирожные в ее руках самые обыкновенные. Прохладные же они оттого, что все утро пролежали в тени под окном.
Поняв все это, Катя остановилась. Руки ее опустились.
– Что же ты? – догнала ее Лизонька.
– Голова закружилась. От солнца, наверное. Пойдем домой.
