На зеленых коврах хорасанских полей
Вырастают тюльпаны из праха царей,
Вырастают фиалки из праха красавиц,
Из пленительных родинок между бровей.
— А стихи не слишком веселые, — заметил Мате.
— Но и не такие уж грустные. Мысль о смерти не так страшна, когда человек чувствует себя частицей бессмертной природы. Во всяком случае, на сей раз это печаль светлая, близкая той, которую мы встречаем в стихах Пушкина: «И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть и равнодушная природа красою вечною сиять».
— Вы сказали «на сей раз». Но разве у Хайяма есть и другие стихи на ту же тему?
— И немало! На первый взгляд может даже показаться, что поэт повторяется. Но только на первый взгляд! Наряду со строчками о фиалках и лилиях есть у него и такие:
Как привыкнуть к тому, что из мыслящей плоти
Кирпичи изготовят и сложат дома?
— Ого! Это уже не светлая грусть, а мрачное недоумение, — усмехнулся Мате. — Интере-е-есно… Одно и то же явление Хайям рассматривает с разных точек зрения. Он вертит его, как гончар на гончарном круге.
— Недаром он мыслитель, автор нескольких философских трактатов, — пояснил Фило. — Между прочим, постоянный образ поэзии Хайяма — гончар — в разных стихах тоже осмысливается по-разному. Иногда это просто художник, который создает из праха прекрасное и полезное. Но порой черты его искажаются, становятся зловещими:
Поглядите на мастера глиняных дел:
Месит глину прилежно, умен и умел.
Приглядитесь внимательней: мастер безумен,
Ибо это не глина, а месиво тел.
С таким безумным гончаром Хайям сравнивает Бога, который безо всякого смысла уничтожает свои же создания.
Вот кубок — не сыщешь такого другого!
Но брошенный наземь, стал глиной он снова…
Трудился над ним сам небесный гончар
И сам же разбил из каприза пустого.
— Кубок — это, конечно, человек, — сообразил Мате. — Выходит, Хайям иносказательно критикует Бога, который создал человека смертным?
— Знаете, из вас вышел бы неплохой филолог! — сказал Фило, очень довольный рассуждениями друга. — Но не думайте, что Хайям критикует Бога только иносказательно. Он делает это и прямо:
Отчего Всемогущий Творец наших тел
Даровать нам бессмертие не захотел?
Если мы совершенны — зачем умираем?
Если несовершенны — то кто бракодел?
Мате так и покатился со смеху.
— Клянусь решетом Эратосфена, это остроумно! — воскликнул он, хлопая себя по коленкам.
— Не только остроумно, но и очень смело. Хотя хлопать себя из-за этого по коленкам вовсе не обязательно, — ввернул Фило, не удержавшись. — Критикуя Бога, Хайям тем самым ставит под сомнение его существование. В иных стихах он открыто признается, что не верит в загробную жизнь и потому небесным радостям предпочитает земные:
Сад цветущий, подруга и чаша с вином —
Вот мой рай. Не хочу очутиться в ином.
Да никто и не видел небесного рая,
Так что будем пока утешаться в земном!
— Судя по этим строчкам, Хайяма нельзя назвать трезвенником, — сказал Мате.
— Но значит ли это, что его можно назвать пьяницей? Вино — благородная кровь винограда — традиционная, вечная тема поэзии. Его прославляли еще древние греки. Продолжает ту же традицию и Хайям. Кроме того, сильно подозреваю, что Хайям потому так преувеличенно восхваляет вино, что хочет насолить исламу. Ведь мусульманская религия не одобряет употребление спиртного.
Фило разошелся и говорил с увлечением. Казалось, примерам его не будет конца, но Мате прервал его самым бесцеремонным образом.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он довольно сурово.
Фило так растерялся, что не сразу ответил: что за странная манера перескакивать с предмета на предмет! И какая связь между его самочувствием и поэзией Хайяма?
— Самая прямая, — заявил Мате. — Мне надоело говорить О ХАЙЯМЕ. Я хочу говорить С ХАЙЯМОМ. Хотя бы с одним из двух. И, так как вы уже отдохнули, я намерен продолжить поиски.
С этими словами он решительно вышел из мастерской и затянул отчаяннее прежнего:
— Хайям! Хайя-а-ам!
Фило вздохнул и понуро поплелся следом.
