Многие приходят прямо с улицы, в основном те, кто купил что-то на распродаже или получил в наследство. Они интересуются, не стоит ли вещь больше, чем им сказали, и, решив, что терять нечего, звонят нам. Я оцениваю товар с первого взгляда, хотя, разумеется, выбираю при этом выражения. Я вовсе не специалист по антиквариату, но хлам узнаю сразу же. А когда я в чем-то не уверена, за дело берется Алекс.
Девяносто девять из ста (по осторожной оценке) клиентов с улицы получают отказ. Поэтому, когда я перезвонила через пару часов и в офисе появилось изображение клиентки, я сперва решила, что мельком взгляну на вещь и пошлю ее обладательницу подальше.
Это была миниатюрная блондинка, нервная, неважно одетая. Она постоянно отводила взгляд. Золотистые брюки предназначались для бедер поуже, чем эти. Складчатая белая блузка с открытым воротом позволила бы увидеть немалую часть груди – при ее наличии. На шею женщина повязала ослепительно-красный платок. Улыбка ее выглядела одновременно решительной и застенчивой. Она сидела на потертой спрингфилдской кушетке, из тех, что получаешь бесплатно при покупке пары кресел.
Приветствие оказалось коротким, но довольно вежливым.
– Меня зовут Эми Колмер. У меня есть одна вещица, и я хотела бы показать ее вам. Может, она чего-нибудь да стоит?
Она скрылась из поля зрения, затем вернулась с чашкой и поднесла ее к свету. Чашка была декоративная, из тех, что можно купить в магазине сувениров, – серая, с выгравированным на боку бело-зеленым орлом. Орел был изображен в слегка старомодном стиле: он летел, расправив крылья и хищно раскрыв клюв. Такое, вероятно, пользовалось спросом в прошлом веке. Под орлом был развернут небольшой флажок с надписью. Буквы были слишком маленькими, чтобы их разобрать, но я поняла, что это не стандартный алфавит.
Женщина повернула чашку другой стороной. Я увидела окруженный кольцами шар. Сверху и снизу были надписи, сделанные тем же алфавитом.
– Что скажете? – спросила она.
– Что это за язык, Эми? Не знаете?
– Понятия не имею.
– Вам известно, что это за предмет?
Она озадаченно посмотрела на меня:
– Чашка.
– Я о другом. Что это за чашка? Откуда она взялась?
– Подарок приятеля.
– Приятеля?
– Бывшего приятеля. – Глаза ее сузились. Я поняла, что их отношения завершились не лучшим образом и женщина пытается обратить в деньги то, что от них осталось. – Однажды он увидел, как я любуюсь этой чашкой, и сказал, что я могу взять ее себе.
– Весьма любезно с его стороны, – заметила я.
– Мне понравился орел. – Она перевела взгляд на чашку и долго не отрывала его. – Он подарил мне ее в тот вечер, когда мы расстались. Думаю, он хотел мне выдать утешительный приз.
– Возможно.
– Чашка стоит больше его самого. – Она улыбнулась, и я поняла, что она не очень расстроится, если ее приятель свалится с моста.
– А где он ее взял?
– Эта чашка всегда была у него.
Я поняла, что вряд ли добьюсь еще чего-нибудь. Меня так и подмывало сказать то, что я думала: «Чашке грош цена». Но этический кодекс «Рэйнбоу» требовал от меня выяснить, о чем идет речь. Я обратилась к нашему искину:
– Джейкоб, что это за язык?
– Ищу, – ответил он.
В чашке не было ничего выдающегося, ничего такого, что выделяло бы ее из множества других, кроме странных символов. Но за годы работы в «Рэйнбоу» мне доводилось видеть множество разнообразных надписей, и, поверьте мне, они далеко не всегда что-то значили.
Джейкоб издал кашляющий звук: значит, его что-то удивило. Если бы не сеанс связи с Эми Колмер, он наверняка появился бы собственной персоной.
– Английский, – сказал он. – Среднеамериканский.
– В самом деле?
– Конечно.
– Четвертое тысячелетие, – предположила я.
– Третье. В четвертом уже никто не разговаривал на английском.
Эми оживилась. Она явно не рассчитывала на хорошие новости, и услышанного было достаточно, чтобы зародить в ней надежду. Она посмотрела на чашку, потом на меня, потом снова на чашку:
– Этой штуке девять тысяч лет?
– Вряд ли. Надпись сделана на древнем языке, но это не значит…
– Трудно поверить. Она так хорошо сохранилась…
– Эми, почему бы вам не принести чашку сюда, чтобы мы как следует ее рассмотрели?
