Это если плыть вдвоем…
Андрей поднял руки, переплел пальцы и потянулся так, что его лопатки соприкоснулись. Потом положил ладони на плечи и рывком развел локти — раз, другой, третий. Похлопал себя по бедрам, по икрам, пошевелил ступнями.
Наблюдая за русским, Говард не испытывал ярости, только сожаление. Но тут Горбунов распустил моток капронового шнура. Одним концом он опоясал себя, другой привязал к петле на борту плота.
— Нас протащит мимо вон той скалы. Я доплыву до нее и подтяну плот.
Скала, о которой говорил Андрей, была последней в цепочке рифов. Если плот минует ее, остров останется у них за спиной, а впереди снова будет океан и эфемерная возможность пристать к другому берегу.
— Осторожнее, — сказал Говард. А что еще он мог сказать?
Андрей перевалился через борт и поплыл, подлаживаясь под ритм волн и стараясь держаться наискосок против течения. Он плыл так, чтобы оказаться у рифа в тот момент, когда расстояние между плотом и скалой будет наименьшим. Лишь в этом случае у него будет достаточно времени, чтобы взобраться на камень и закрепить веревку.
Говард придерживал моток шнура и следил за Горбуновым. Тот уже был метрах в двенадцати от рифа. Его голова поднималась и опускалась вместе с волнами. А рядом…
— Андрей!
Два неправильной формы шара уверенным фордевиндом>43 двигались наперерез пловцу. Это были физалии — медузы, чаще именуемые «португальскими военными корабликами». Полупрозрачные сферы, наполненные газом и расцвеченные фиолетовыми разводами, удерживали у поверхности длинные ядовитые щупальца. Сфера также была увенчана волнистым гребнем, действовавшим как парус: при приближении к берегу медуза поворачивалась и, как настоящая яхта, подгоняемая ветром, уходила в море.
— Андрей!!!
Горбунов обернулся, повинуясь истошному крику Говарда. Он не понимал, что происходит. Закрутился на месте, вероятно, готовый увидеть плавник акулы. Его подняло на волне, и он отпрянул от оказавшейся совсем рядом физалии. Отпрянул как раз в сторону второй.
Говард представил, как предательские щупальца обвивают ноги Андрея, как жалят кожу стрекательные клетки…
Русский скрылся под водой, вынырнул, забил руками по воде. Стал отдирать от себя щупальца медузы. Потом опомнился, снова рванулся к рифу, но — поздно: шнур натянулся, и плот теперь оттаскивал Горбунова от скалы. Буксировать его за собой Андрею было не по силам. Он мог бы отвязать шнур, но вместо этого обернулся и махнул Говарду. Тот понял этот жест и стал выбирать шнур, стиснув зубы от боли, пронзающей забинтованную руку.
Он помог Андрею взобраться на плот. Ноги, живот, плечи Горбунова покрывали красные полосы, точно его исстегали плетью.
— Как ты?
Андрей дрожащими руками открыл «Викторинокс» и принялся соскребать с кожи комки слизи. При этом он витиевато ругался.
— Надо промыть, — сказал Говард.
— Чем? — криво усмехнулся Горбунов, вытягиваясь на полу плота. — Вода нам еще понадобится.
Говард поднял голову, чтобы бросить прощальный взгляд на остров, и увидел, что они не одни в океане. Огибая рифы, к ним шел белоснежный катер. Это было так красиво — ничего красивее он в жизни не видел! — так волшебно, что несколько секунд Говард не мог вымолвить ни слова.
— Андрей, — он повернулся к Горбунову. — Катер!
— Что?
Горбунов приподнялся и упал исполосованной медузой грудью на борт плота.
— Мы здесь! — завопил Говард. — Мы здесь!
Катер был уже совсем близко. На его носу, держась за релинги, стоят высокий загорелый мужчина и смотрел на плот. Лицо его было бесстрастно.
Потом мужчина повернулся и, видимо, отдал приказ сбавить ход, потому что мотор стал работать тише, а катер, на скорости приподнимавшийся над водой, опустился до ватерлинии.
— Помогите! — крикнул Говард.
Катер покачивался в нескольких метрах от плота. Мужчина, голову которого прикрывал совсем по-разбойничьи повязанный цветастый платок, продолжал сверлить измученных людей равнодушным взглядом.
— Вы понимаете по-английски?
Мужчина молчал.
— Hablais espanol?>44 Parlez-vouz francais?>45
Открылась дверь рубки, и на палубе появилась девушка с роскошными золотистыми волосами. Она была в бикини, и еще она слегка покачивалась. Но волны в том были не виноваты — винить следовало полупустую бутылку, которую Златовласка сжимала пальцами с ярко-красным маникюром.
