Опускаем позорные подробности расправы. Автор, понесший физический и моральный ущерб, все же не предался малодушию и не покинул «УПОСОЦПАИ» раньше, чем собрание кончилось. Увы, проект кариатиды и бывшего дворника был принят единогласно.
В вестибюле сотрудники молча, украдкой пожимали автору руку в знак солидарности и сочувствия, а Брюнчанский даже похвалил его шепотом:
— Приятно встретить честного человека.
— Но вы-то почему проголосовали «за»?!
— Ась? — спросил Брюнчанский, приставив ладошку к уху. — Ничего не слышу, милостивый государь, ничего-с!
После собрания, когда все разошлись по домам, Капа направилась в свой кабинет. В приемной уныло курил Шикин. Захаживать в «УПОСОЦПАИ» вошло у него в привычку. Он по-прежнему писал заявления-жалобы по поводу знаменательной пропажи: это вносило приятное разнообразие в его жизнь. В учреждении к литератору привыкли и считали почти за своего. Время от времени Шикин бродил по кабинетам и раздавал свои автографы совершенно не нуждавшимся в этом сотрудникам. Впрочем, он никому не был в тягость и даже завоевал репутацию человека отзывчивого — несколько раз подпирал балкон вместо страдавшей ожирением заведующей столовой О. Хохен.
Капиталина остановилась подле писателя и дружески обратилась к нему:
— Сидишь, чурка деревянная?
— Сижу, — без обиды, ласково ответил Шикин. — Сюжетец обдумываю новый.
— Вот я тебя, чурка, все спросить хочу, — тяжело присела рядом с ним кариатида. — Что, с деревянной башкой легче жить, чем с каменной?
— Это вопрос провокационный, — тонко улыбнулся Шикин. — Могу сказать одно, Капиталина Гавриловна, я живу неплохо.
— Ну а как пожар? Или молния вдруг ударит? Было с тобой такое? — поинтересовалась дотошная кариатида.
— Всякое бывало, — свысока ответил фантаст. — Не признавали меня, ругали, не печатали. А я знай себе курю и думаю: «Все вы дураки… Куда ж вы денетесь? Все равно пробьюсь».
— Насты-ырный… — с уважением вздохнула Капа.
— Да, — вдруг вспомнил Шикин. — Тут без вас какой-то субъект в кабинет прошел. Одет, знаете, очень странно — совершенно голый, бицепсы à l'antiquité, в сапогах и, кажется, в шапке.
— Вре-ешь! — схватилась за сердце Капиталина. — Неужто Антиной?!
— Похож, — вспоминая, кивнул Шикин. — Он до сих пор в кабинете сидит.
Что сделалось с Капой! Он пришел, красавец! Он все понял! Он полюбил ее наконец!
Капиталина ринулась в кабинет. О, блаженный миг надежды, как ты краток!.. Увы, в кабинете уже никого не было. В тревожно распахнутое окно лил дождь. Новенький сейф был изуродован вмятинами. На столе валялись растерзанные циркуляры и вдребезги разбитая печать.
— Не Антино-ой!.. — заголосила Капа. — Не о-он!..
Подкошенно упала она на козетку. Та с треском накренилась. Капа скатилась на пол и долго лежала там, биясь головой о паркет и подвывая:
— Уби-ить хотят! У-у… прокля-ятые-е! И все им ма-ало-о!..
Наконец она успокоилась: каменные нервы не то, что наши, человеческие.
— Боятся меня. Запаниковали! — смекнула Капиталина. — Прав Вовка, в ангар их всех запихать надо. А пока укрыться где-нибудь.
Она на четвереньках подползла к телефону и набрала спасительный бородулинский номер. Разговор их был лапидарен:
— В телефоне. Бородулин.
— В телефоне. Камеронова.
— Что надо? Я очень занят.
— За мной гонятся. Что делать?!
— Стоять насмерть.
— Так ведь расколошматят!
— Это серьезно.
— Куда бы спрятаться?
— У нас некуда: всюду найдут!
— Неужто в заграницу?
— Да, это мысль. Пошлю, в Париж. Храбрись. Молодец.
— Буду! — преданно гаркнула Капиталина.
Не прошло и месяца со дня исторического собрания в «УПОСОЦПАИ», как по городу поползли, полетели слухи о каком-то чудовищном проекте, вынашиваемом в недрах этого учреждения. Говорили, будто собираются что-то сносить, возможно, взрывать. Еще говорили, что два-три дворца разберут на кирпичи и будут продавать богатым иностранцам за валюту. Популярны были также разговоры о массовой продаже за границу с целью получения той же столь необходимой государству валюты знаменитых статуй. Брюнчанский распространял тревожные сплетни среди многочисленных знакомых о якобы замене городских решеток на решетки попроще, из бетона (с настоящими он уже мысленно прощался, отдав их для украшения вилл каких-то миллиардеров).
