— Ты, дурак, наверно? — спрашивает Кэтрин.
Я перестаю смеяться. Пожалуй, тут не до смеха. Лицо моё застывает в печали и тоже. Кэтрин, милая, неужели и ты пешка?
— Нет, я точно дурак! Иди сюда, пожалуйста.
Я прохожу по деньгам и мягко тяну её за руку к диван–кровати. Она обижена. И не сопротивляется. Стараюсь поймать её губы. Говорю тихо–тихо, только для нас двоих:
— Слушай меня внимательно, Кэтрин. Вон там, за окном, чужой тебе мир. Я знаю. Это мой мир, но он чужой и для меня, поэтому пусть остаётся за окном. Он нам не нужен. Такой серый и слякотный… Пообещаем друг другу не предавать то, что есть только у нас. Никогда не предавать, ладно? Или тебе всё равно?
— Мне не всё равно, — говорит Кэтрин, уткнувшись лицом в моё плечо.
Я глажу её чёрные вьющиеся волосы. Пальцы застревают в них. Её волосы имеют невероятный, дурманящий запах, не поддающийся описанию.
— Ты это сама придумала?
— Сама. — После долгого молчания вопрос губами в плечо. — Тебе не нужны деньги?
— Глупенькая. Разве они понадобятся мне в ближайшем будущем?
— Не надо, не ходи туда.
— Я хочу. Ведь там нет Цензора, верно?
— Что это такое?
— Значит, нет… Понимаешь, мне порой снится сон, в котором я послал Цензору перчатку. Тот срезал перчатке пальцы и прислал её обратно. Вызов принят, понял я. Теперь мне нельзя расставаться со своим пером. Я сажусь за стол и пишу, пишу… Но нот за дверью слышатся медленные уверенные шаги и шорох — как будто что–то волочат по полу. Дверь открывается, и я вижу на пороге Цензора с ножницами и сетью в руках. Он криво усмехается и говорит: «У тебя, кажется, прорезались крылышки, дружище. Я придам им нужную форму!» Я вскакиваю со стула, а Цензор набрасывает на меня сеть. Неторопливо подходит и срезает одно крыло. Я пытаюсь найти в сети прореху, сделанную предыдущими жертвами Цензора, а мой палач уже схватил второе крыло. Наконец–то нахожу прореху, высвобождаю руку и замахиваюсь своим пером… И лишь тогда просыпаюсь. Значит, Цензора у вас нет, верно?
— Верно. Но тебя не поймут.
— Да уж…
Кэтрин старше меня, как можно предположить. Она вряд ли сможет иметь здесь ребёнка. Она довольна тем, что здесь я принадлежу ей. Мы могли бы вступить в официальный брак. Или в гражданский. Нам было бы хорошо. Здесь. На Земле, за стенами моей квартиры. Но это невозможно. Невозможно познать счастье для двоих на Земле, укрывшись от Земли в стенах кооперативной квартиры. Время такое. Мир такой. Каждый индивидуум где–то приписан и для чего–то предназначен. Лев Толстой пробовал протестовать, пробовал уйти от титула графа и славы писателя с мировым именем. Роберт Фишер не захотел служить Архимедовой ванной для измерения объёма шахматной короны. На свете существуют две истории: с большой и малой букв. Так вот с малой, микроскопически малой буквы пишется история будней. С детства мне внушали, что малую букву необходимо дописать в большую, а для этого каждый должен быть где–то приписан и для чего–то предназначен, пусть даже для производства никому не нужного барахла.
Хочу уйти отсюда. К чёрту всё! Хочу выспаться. Выспаться до телесной усталости. И чтобы, проснувшись, видеть море солнца и улыбок — только не море рапортующих народу средств массовой информации. Хочу уйти туда, где нет слов — лишних и необходимых; где только глаза, пальцы, губы, мысли… Оголённое сознание без вуали высокоморального человеческого сознания. Где нет научно–технических революций и жертв этих революций. Нефтяных вышек в океане и мусорных свалок. Бруклинского моста и пепелища Хиросимы. Дикторов и диктаторов… Где есть только сознание, пульсирующее в ритм пульсации местного светила. Сознание, обретённое сразу и целиком. Где есть осознание мира как единого целого. Осознание мира и себя как единого и неделимого целого. Всё для всех или ничего никому. Осознание Пространства как Времени и Времени как Пространства. Где тёмными ночами слышны скрипы и шорохи Вселенной. Вселенная, словно уставший в долгом плавании корабль, скрипит, нет — стонет корпусом и такелажем. Фантастика… Там, где нас нет, верно?
Н. Н., говоря откровенно, Вы напоминаете мне упитанного длинношёрстного кота, занятого вылавливанием из большого аквариума золотых рыбок. Я показался Вам маленькой рыбкой с пробивающимся на плавниках золотом. Вы осторожным, но ловким движением выловили меня из мутной воды большого аквариума, очистили от налипших водорослей и бросили в маленький аквариум, до отказа наполненный живительной, чистой, родниковой водой. Мир стал интересен и прекрасен — следствие насыщенности воды кислородом. Я увидел множество маленьких рыбок с золотистыми плавниками. Они не проявляли резвости и веселья. Рыбки медленно плавали, часто застывали на месте и шевелили плавниками. Интересная деталь: от шевеления плавниками вовсе не возникает ток воды. (Быть может, он слишком слаб, чтобы быть различимым?) Я подплыл ближе к одной из рыбок. Она не реагировала на моё приближение. Я подплыл к ней морда к морде и пустил изо рта несколько пузырьков воздуха: «Товарищ!» Рыбка посмотрела на меня отсутствующим взглядом, разинула раз–другой рот: «Вы правы, наш аквариум прекрасен, наше общество идеально и здорово…» — и показала мне хвост.
