— Вот что, гости дорогие, — с угрозой сказал Матвей. Пока я не получу адреса Милы, я вам не скажу ни слова. Хотите разговора — давайте адрес, а не хотите… вот бог, а вот порог.
Никич по–старчески тяжело вздохнул.
— Ох, Матвей Иванович, голубчик. Полно нам комедию–то ломать. Ведь уйди мы сейчас, так пороги–то вы у нас обивать будете, всё принесёте, что просим. Только зачем нам эта игра? Вы уж извините, мы вас не знали, опасались, конечно, что за человек? А вы человек разумный, не маньяк — это видно. Только очень недоверчивый человек, скрытный. Но мы вам не враги, а союзники. И не беспокойтесь: ни славы, ни приоритета мы у вас вас отнимем, что ваше — то ваше. Тут я вам слово даю, а я давно уже не вру, с пятьдесят четвёртого года греха на душу не брал. Ну а Людмила Алексеевна ваша в четвёртой психиатрической больнице…
— Что с ней?
— Утешить не могу, голубчик. Очень она плоха. Душевное расстройство, — мягко сказал старик. — Очень сильное. Так что не такой уж пшик ваши опыты, верно? Или они ни при чём?
Матвей молчал долго. Закурил ещё. Гости не торопили.
— Это случилось с Милой, — сказал он наконец, — после того, как она увидела себя через семнадцать с половиной лет. Это было страшно уродливое, безумное лицо… Я бы никогда не позволил ей подойти к Машине, но вышло так, что я сначала попробовал на себе — и ни черта не вышло. Я думал, что опыт мой не удался, что не сработала Машина, и тогда позволил Миле… ну, побаловаться, что ли…
— Разрешите посмотреть Машину? — осторожно спросил Сорокин.
— Я уничтожил её, разбил! — крикнул Матвей и в этот миг поверил себе.
— Ах ты, чёрт! — не удержался Колесов.
— Это не беда, — мягко сказал Никич. — Ведь главное — принцип, схема. Уж если вы в таких условиях смогли её сделать, то в наших мы за неделю десяток Машин соберём.
— Нет, — сказал Матвей чётко.
— Почему? — удивился Никич.
— Нельзя.
— Да почему же?
— Помните, в «Борисе Годунове»: «Нельзя молиться за царя–Ирода, Богородица не велит». Вот и здесь — Богородица не велит.
Костя с Семёном испуганно переглянулись.
— Странный аргумент для выдающегося учёного. А вы бесспорно выдающийся, великий учёный, — ласково сказал академик. — Так почему же всё–таки нельзя?
— Я же вам сказал, — закричал Матвей, — нельзя молиться за царя–Ирода! Эта Машина только горе людям принесёт! Это страшная Машина! Машина белы, слёз, смерти, безумия! Нельзя!
— Успокойтесь, Матвей Иванович, голубчик, — протянул к нему дрожащие руки старик, — что вы так–то, не надо…
— Я ничего не скажу, — упрямо сказал Матвей. — Этой Машины не должно быть. И запомните: если будете наседать на меня, я лучше помру, чтоб никто не узнал…
— Вы наивный человек, Матвей Иванович! — воскликнул Никич. — Да ведь если мы знаем, что такая Машина возможна, то уж поверьте — мы все силы бросим и откроем её заново. А силы у нас немалые…
Матвей глядел затравленно, втянув голову в плечи.
— Более того, — продолжал Никич. — Даже если, допустим, мы сейчас по пути в город погибнем в автокатастрофе, всё равно Машина будет существовать! Через десять лет, через двадцать, через пятьдесят, у нас или в США, или на каком–нибудь Таити — она всё равно возникнет! Прогресс человечества нельзя остановить, а можно только притормозить. И если вы доказали, что Машина возможна, то зачем же тормозить прогресс?
— Это ужасно, ужасно, — поморщился Матвей. — Пусть будет, что будет, но я эту тварь в мир не выпущу. Лучше умру.
— Зачем же умирать, Матвей Иванович, — мягко сказал Никич. — Вы действительно выдающийся учёный, такими раз в сто лет рождаются. Вы нужны науке.
— Если блеск тысячи солнц разом вспыхнет на небе, человек станет Смертью, угрозой Земле, — процитировал Матвей, угрюмо глядя в глаза академику.
— Не надо исторических аналогий, они хромают. И Хиросима, и Чернобыль — вина людей, а не природы, не прогресса, не науки. А вы своё открытие отдаёте в надёжные руки. Я не о нас говорю, хотя и мы не безумцы. Я о нашем народе говорю.
— Нет, — твёрдо ответил Матвей.
— …Он придёт к нам, — сказал Никич, захлопнув дверцу автомобиля. Я уверен, он одумается и придёт. Не сможет не прийти. Он сейчас не в себе из–за этой женщины, а потом успокоится, и ему понадобится дело. Он же молодой ещё. И придёт к нам.
