— В пол-одиннадцатого. Хозяйка слышала, как хлопнула дверь.
— Время названо точно? Она что, смотрела на часы?
— Она смотрела по телевизору «Шире круг», и как раз в это время передача подошла к концу.
— А ты проверил? Вижу, что нет. Сколько раз тебе повторять: ничего на веру, ни одной малости. А тут такая деталь!..
Бундулис развернул телепрограмму, стал ее просматривать.
— Вот, полюбуйся — передача закончилась в двадцать два пятьдесят. Мог Валет за десять минут дойти до Гончарной?
— Сомнительно, — промямлил я, не зная, куда деть глаза.
— То-то! К бабке-свидетельнице у меня претензий нет, она могла добросовестно заблуждаться. Но с каких это пор мы стали на непроверенных показаниях бабок строить свои фантастические версии?
После начальственной встрепки Бундулиса я встретился с Сушко, коротко доложил ей о последних событиях, стараясь повыгоднее осветить свою роль в задержании Дьякова. В продолжение моего рассказа Галина Васильевна прилежно рисовала на чистом листе бумаги большие и малые треугольники. Нарисует, заштрихует, опять нарисует… Когда я кончил, она смяла листок и швырнула его в корзину.
— Все это прекрасно, Дмитрий Дмитриевич, но общий итог неутешителен: виновный не найден.
— Темно, Галина Васильевна! Случайная уличная стычка, очевидцев практически нет…
— Неправда! — Сушко пристукнула по столу маленькой крепкой ладошкой. — Есть свидетель, и главный притом, но его надо отыскать. Я говорю о девушке, за которую вступился таксист. Она не могла уйти далеко от места происшествия, все произошло в считанные мгновения, и поэтому должна если не знать, то хотя бы догадываться о несомненной связи между ссорой и последовавшим за ней преступлением!
— Пост хок — эрго проптор хок? — блеснул я эрудицией.
Сушко вскинула на меня длинные пушистые ресницы.
— Ого! Вы знакомы с латынью?
Я оскорбленио промолчал.
— Да, Дмитрий Дмитриевич, «после этого — значит поэтому». Хрестоматийный пример логической ошибки! Но в данном случае все было именно так: преступление последовало за ссорой… Ищите девчонку, она выведет вас на преступника!
— Ищем, Галина Васильевна, но приметы слабоваты.
— Разве? Я беседовал с Ольгой Павловной, она ее описала очень выразительно.
— У Валета алиби, значит, отпадает и Черныш.
Сушко задумалась. Потом, видимо, окончательно утвердившись в какой-то мысли, тряхнула каштановой гривкой.
— А вы заметили, как разительно совпадают приметы этой девицы, названные матерью потерпевшего и хозяйкой Дьякова?
— Думаете, именно она была в тот вечер на Гончарной?
— Вполне вероятно. Допустим, Дьякова в тот вечер на Гончарной не было — он в это время готовился к приему мешков от Лямина. Но девчонка могла прогуливаться по этой улице с другим. Именно это и вызвало взрыв ревности у преступника. Нож предназначался не таксисту, он стал случайной жертвой.
Я напряженно обдумываю версию следователя. Выходит, эта черноволосая красотка была сначала любовницей Валета, потом перекинулась на парня, который ранил таксиста, от него ушла тоже к кому-то… В принципе ничего невозможного тут нет — порой жизнь подбрасывает самое невероятное сцепление случайностей.
Третий час я обхожу парикмахерские нашего района. Одну за другой по намеченному плану. В каждой отзываю в подсобное помещение заведующего или старшего мастера, коротко обрисовываю суть дела. Нет, таких дураков, которые добровольно захотели бы расстаться со своими гривами и баками, им не попадалось.
В каком-то переулке неожиданно натыкаюсь на салон красоты, не отмеченный в моем плане. В маленькой уютной парикмахерской никого, пустынно и тихо. Седовласый мастер, позевывая, читал газету и страшно обрадовался нежданному клиенту.
— Вас постричь, побрить? — спрашивает он, доставая из тумбочки белоснежную простынку. Я секунду колеблюсь и решительно усаживаюсь в кресло. А что, в самом деле, пусть пострижет, заодно и поговорим.
— Постригите меня так, чтобы этого никто не заметил.
— Пожалуйста, — улыбается мастер. — Причешу и отпущу. Устраивает? — И, не дожидаясь ответа, защелкал ножницами, разрежая загустелую мою шевелюру.
Парикмахер оказался очень словоохотливым, настоящим мастером разговорного жанра. Ни на секунду не прекращая трудиться над изысканной линией моего затылка, он произнес пылкий монолог о крайностях моды:
