― Эвальд? — переспросил Юлиус.
― Да, именно он. Как я жалею, что отпустил его в город.
― Альфред бы уехал, а вы бы остались вместе. Два брата, два наследника Сярга. Слава богу, что хоть ты у меня есть. Слава богу! Как ты думаешь, почему я послал тебя в армию?
― Служить.
― Нет, не служить, а защищать. Защищать все, что имеем. Я знаю, что ты можешь погибнуть. Знаю, мучительно боюсь этого, но тем не менее я послал тебя воевать с большевиками. Пролив их кровь, ты поймешь настоящую цену всего, что имеешь. И не думай, что война будет короткой. Блицкриг не состоится. Но даже если немцы победят, то они победят Россию, а не марксизм. А учение это необыкновенно живуче.
― Ты хочешь сказать, что его победить невозможно?
― Почему. Я говорю живуче, а не бессмертно. И чтобы победить его, мы, хозяева, должны дать для этой победы все. Деньги, детей, себя, если понадобится. Вот поэтому ты и надел мундир. Никто не сможет упрекнуть семью Сяргов. Никто…
― Командир. — Голос часового разорвал хрупкую паутину воспоминаний.
― Да? — Юлиус повернулся, еще не понимая, где он, слишком далеко отсюда был в своих мыслях, и го, прошлое, разительно отличалось от нынешней реальности.
— Кто-то идет, командир.
Юлиус прислушался. Вдалеке еле различимо плескалась вода.
― Это капли падают с деревьев…
― Нет, командир, это шаги.
Юлиус опять прислушался и уже вполне явственно различил, как чавкает под сапогами трясина.
— Тревога, — скомандовал он. — Поднимай людей.
Они спустились в люк, захлопнули крышку. Сверху ее закрыл пласт дерна. Теперь посторонний мог увидеть остров, на нем маленький, поросший. колючим можжевельником пригорок; совсем маленький — на нем едва могли поместиться два человека. Спрыгнув в люк, Юлиус осторожно отодвинул заслонку бойницы. Сквозь кусты просматривалось болото со стороны гати. Теперь шагов он уже не слышал, но видел колебания тумана. Кто-то шел к острову.
За его спиной раздавались щелчки автоматных затворов. Люди занимали места согласно боевому расписанию. Юлиус вытер мокрые ладони. Подвинул к бойнице пулемет МГ, тихо оттянул затвор — патрон мягко вошел в приемник. Теперь оставалось нажать на спуск, и триста выстрелов в минуту разорвут тишину леса. Триста смертей пронесутся над болотом, прошивая туман свечением трассирующих пуль.
Наконец мутная пелена раздвинулась, и Юлиус увидел человека. Он шел по колено в воде, кожаная куртка мокро блестела на солнце. Юлиус опустил пулемет, он узнал связного капитана Юхансена.
Каждое утро он приходил в этот кабинет. А иногда просто не уходил из него. Спал прямо здесь на диване, укрывшись форменным плащом, хотя жил теперь в пяти минутах ходьбы от наркомата на улице Лай. Комнату свою невзлюбил сразу. Она была сырой, мрачной. Единственное окно выходило в старый, полуразрушенный двор, а в нескольких метрах была щербатая стена соседнего дома. Солнце почти никогда не заглядывало сюда. Чтобы попасть к себе в комнату, ему приходилось подниматься по дряхлой визжащей лестнице. Каждый шаг отсчитывался пронзительным, дерущим нервы скрипом. Звук этот наполнял старый дом, и эхом отдавалось недовольное ворчание соседей. Дом за много лет накрепко пропах торфяным брикетом, керосином, жареной рыбой. Так же точно пахло в доме, в котором Эвальд провел свое детство. Отец регулярно, после каждой забастовки терял работу, и они жили голодно и бедно. С тех пор эти запахи навсегда врезались в память, как запахи нужды.
Он не любил свою комнату. Не любил старую мебель, подпорченную жучком, потерявшую цвет, на которой закаменел сероватый пыльный налет. Только две вещи радовали его: письменный стол, ярко-желтый, словно пахнущий деревом, и бронзовая настольная лампа с зеленым колпаком. Как они попали в эту комнату — неизвестно. Видимо, прежний жилец неведомыми путями раздобыл эти прекрасные вещи в одной из брошенных квартир.
А их много было в те дни. Громадные, гулкие и пустые, они остались в городе как память о бывших хозяевах. О тех, кто посещал богатые магазины на улице Харыо, любил посидеть в баре разрушенной бомбежкой гостиницы «Золотой лев». Город жил странной двойной жизнью. Годами сложившиеся отношения старой буржуазной республики, образ жизни, а главное — образ мыслей определенного круга людей создавали необыкновенные трудности в работе. Город был полон бывшими чиновниками правительства Пятса и директории Мяэ, биржевыми жучками, бывшими владельцами кафе, мебельных фабрик, рыболовецких судов. Они по-прежнему собирались в ресторане «Дю Норд», по-прежнему гуляли по улицам Харыо и Виру. Для них по-прежнему в ресторане в Пирита зажигали свечи по четвергам. Они приезжали на своих машинах. И вновь площадка перед рестораном была забита «мерседесами», БМВ, ДКВ, «адлерами> и «штеграми».
