26 МАРТА. Сон. Будто бы я все вспомнила.
27 МАРТА. Снова плохо мне, и ничего с этим не поделать, такая уж я. Что будет дальше?.. Пошли вечером к Александру Валентиновичу. Несколько человек. Угощал таежным чаем с брусникой. Говорил, что осталось немного. Скоро пустим установку. Осталось немного — что это значит для меня?.. Рассказал о запуске дальнего корабля. Это уже второй в этом году. Отрабатываются новые системы. Сказал: скоро полет к Близнецам… Скоро полет. Теплей и светлей мне, бедному зверенышу.
4 АПРЕЛЯ. Солнце печет. Последние сосульки. Весна. Теперь уж навсегда… Я не боюсь воспоминаний. Пусть повторится снова, я не откажусь ни от одного из дней. Пора: скоро полет. Я узнала многое. Только так я и могла обо всем узнать. И не иначе. Не было у меня другого пути к ним.
19 АПРЕЛЯ. Мы были на станции слежения: там знают все о полете; там звезды как настоящие, там небо, движущиеся планеты, следы комет… Было трудно. Я опять поняла многое из того, что мне нужно сейчас. С нами был журналист. Глеб.
6 МАЯ. Пора. Мне снятся странные сны. Я знаю, что найду… там, в реке. И сегодня легче, чем вчера. Опять молодое, поющее тело. Вспомнила свое прежнее имя.
Несколько дней тревоги, бессонницы, волнений. Я искал Ирину… Все же искал…
Сердце нет-нет да и напоминало о себе. По утрам я чувствовал легкую щемящую боль.
Поневоле я привык к долгим купаниям. Мне памятно озеро с торфованной темной водой, влажные корни, скреплявшие крутой берег, остров с поваленной ветром елью, сморщенный лик опрокинувшегося солнца.
Иногда я подавался к морю и проводил в воде два-три часа кряду. Кожа моя покрылась кристалликами соли, и мне казалось, что это должно излечить меня. Но страхи — тень сердечной боли — посещали меня. Я боялся за Ирину, за себя, за друзей, ловил себя на мысли, что постепенно, но верно забываю ее… Валентину. Нет, не лицо — слова, голос, оттенки ее кожи, цвет туфель.
Как-то я поднялся вверх по течению безымянного ручья. Шел долго-долго. Солнце скатилось к морю, которое вдруг открылось с высоты перевала. Здесь ручей почти иссяк: от него осталась чистая струя, выбившая в камне ванну. Я разделся и шлепнулся в воду. Она обожгла меня, но было приятно. Я окунулся с головой, выскочил на плоский камень, растер кожу ладонями. И опять нырнул в ледяную купель. Потом жадно ловил последние лучи, и мне не хотелось уходить с этого места. Я оделся и присел. Распадок, в котором я оставил эль, казался синим. Только самые высокие деревья поднимали зеленые головы, ловившие столбы предзакатного света так же старательно, как и я. Стало легко, ключ был не только кристально чистым, но, пожалуй, целебным.
Солнце расплющилось и скрылось.
Где-то послышались голоса. Выше и чуть в стороне…
Там потрескивал костер; подобравшись ближе на звук, я увидел жаркие угли в каменном очаге, и ровное пламя, и столб дыма, а поодаль от костра молодые лица, и закопченные, темные от сажи и золы руки, и паренек с гитарой… Боже мой, что он пел! «Осторожней, друг, ведь никто из нас здесь не был — в таинственной земле Мадагаскар!» Киплинг. Подумать только!
Их было шестеро. И они не заметили меня. А я совсем не хотел выходить к ним из зарослей стланика: пусть уж сами по себе, что мне до Киплинга. Конечно, я мог им рассказать о том, что стал любить старые вещи: фарфор со стершимся рисунком, книги в пыльных переплетах, стираные носовые платки, выцветшие сорочки и старомодные галстуки. Возможно, мы нашли бы общий язык.
Я подумал о двухсотом поколении. Шесть-семь тысяч лет назад люди оставили первые памятники культуры, дошедшие до наших дней. Пусть на каждое поколение приходится тридцать с небольшим лет. Тогда и получается эта цифра — очень занятная, ведь двести поколений не так уж много. Скорее мало. Мы привыкли мыслить астрономическими категориями, а слово «эволюция» ассоциируется чуть ли не с геологическими миллионолетними процессами. А тут всего-навсего двойка с двумя нулями — можно было бы уместить целую ветвь родословного дерева на одной-едннственной странице.
Но я был ближе к поколению предыдущему, от истоков цивилизации до него сто девяносто девять рождений и смертей. С другой стороны, нас как будто бы ничто не разделяло. Хотел бы я все же понять, чем дышит двухсотое поколение, предоставленное самому себе. Это и удерживало меня от того, чтобы тут же присоединиться к веселой ватаге у костра.
