- Повеселей ничего не придумал?
- Ты не ершись, браток. Понял?
Опустив на мгновение веки, Лариса замерла, а затем ресницы ее вспорхнули, и она ответила, глядя в крохотные кругляшки зрачков Женьки:
- Понял, Петрович… Понял.
- И чего удумали? - всполошился было Антип.
- Ты, Петрович, спирт возьми у меня в рюкзаке. Да, натри хорошенько деда. И внутрь дай.
Легкомысленная улыбочка чуть что не выскочила на губы Звонарева, но он сумел сдержать и спрятать ее.
- Добро, браток, добро.
Потом старик долго и со вкусом кряхтел за брезентовой перегородкой, пока Женька растирал ему грудь и спину спиртом, а затем, блаженно ухнув, старик принял спирт внутрь и помычал, закусывая. Улегся уж и Звонарев, принялся знакомо посвистывать носом, а Лариса все сидела над пикетажкой, хоть и надобности в том не было. Однако сон брал свое, и она, стараясь недолго размышлять, забралась в мешок к Звонареву. Там было жарко и крепко пахло мужичьим потом.
Уснула она быстро, даже еще не согревшись толком. Утром долго не хотела просыпаться от разморившего тепла и вдруг вскинулась, почувствовав под щекой шевеление подушки. Оказалось, ее голова на плече парня, а он все не решался побеспокоить Ларису.
Заметив, что она проснулась, Звонарев тихо сказал:
- Не шуми. Продрых Антип. Самим надо костер зажигать и чай и завтрак мараковать.
Выскользнув из спального мешка, Лариса накинула на плечи ватник и вышла из палатки. Чуть влажный ветер тронул ее лицо, и на воле показалось теплее, и снег под ногами приятно пружинил, когда она сбегала к ручью умыться. И ей подумалось, что именно сегодняшний день непременно принесет ей удачу, огромную, ради которой только и стоит родиться на свет.
И сбудется все и сполна, о чем она тайно и с пугливой страстью мечтала в одиночку вечерними сумерками, не зажигая в комнате света, потому что мать не любила, когда к ней приходили играть подруги, впрочем, так же, как не любила она, чтоб и ее дочь «шлялась по чужим домам». Чего только теми долгами вечерами не приходило девчонке в голову. Но чем взрослее становилась Лариса, тем тверже зрела в ней идея стать геологом. Она была уверена, уж в этой-то науке удача, открытие, счастье приходят только по воле одного человека и к нему одному. Потом, в институте, мираж растаял. Но так же, как и мираж имеет источником реальный предмет, пусть несхожий, но реальный, так и в душе Ларисы желание славы, вспоенное непреклонным честолюбием, не пропало, а лишь ждало часа, своего часа, чтоб дать росток.
Когда уже за полдень Лариса вытянула из шурфа бадейку с породой и увидела три первых куска руды, она даже не удивилась, и, самое странное, радость ее была тихой. Только пальцы трепетали, вынимая камушки из бадейки.
Из шурфа слышалось шарканье лопаты Женьки, следом тишина, тяжелый дых парня, его голова у ее ног, голос:
- Чо молчишь, браток? Накрыли? - И Звонарев сел на край шурфа, протянул руку к бадейке и взял такой же серый кусок руды. - Вот это? - в голосе его прозвучало недоверие.
Действительно, что, казалось, может скрываться в таком сером невзрачном куске камня?… Зачем десять лет без продыха сотни людей думали о нем, искали путь к нему, месяцами шатались по тайге и болотам, обрекая себя на съедение мириадам кровососущих, рисковали?
Лариса улыбнулась и посмотрела на Звонарева:
- Ты знаешь, что я держу на ладони?
- Руду, поди…
- Не-ет, - протянула она и помотала головой.
- Откуда ж мне знать, браток?
- Мечту. Меч-ту…
* * *
На повороте тропы, почти у самого берегового обрыва, инспектор глянул через плечо и увидел - к реке за ним идет Женька, которого Семен Васильевич уж и не чаял взять в спутники. Инспектор подивился - как это упрямый моряк изменил свое решение? Женька, что раненый вепрь, обычно шел напролом.
Но вспомнив о старике Антипе, Семен Васильевич посмотрел на происшедшее по-иному. Уж куда было семидесятилетнему охотнику подыматься ни за что ни про что с уютной лежанки да топать в тайгу кашеваром, а ведь пошел, когда Лариса его попросила. Правда, после уговоров, но пошел, и не оставил ее, как и Женька, в беде; все до конца вынес старик, даром что потом едва не всю зиму корежила его лихоманка.
