— Ты очень радушен. Но я сыт, — сказал Иратсабал. — После битвы мы нашли двух мертвых… э… диких быков и вдосталь наелись мяса.
Кинфидий нахмурился. Потеряны еще два упряжных вола… Ну, да если на то будет милость Матери Хлебодательницы, войне скоро придет конец. Может быть, даже сегодня вечером…
— Не желаешь ли… э… присесть? Или прилечь? Располагайся как тебе удобнее.
Иратсабал опустился на землю, поджав под себя ноги, а Кинфидий с облегчением сел на стул с кожаной спинкой. Он уже опасался, что переговоры придется вести стоя.
— Должен признаться, вы сегодня отлично бились, хотя все вы такие щуплые, — сказал кентавр. — Да и всегда вы сражаетесь не хуже. Если мы с вами не поладим, то кончим тем, что истребим друг друга.
— Мы тоже так думаем, — сказал человек. — Все тартесские цари, а также все общины до самых границ Фракии поручили мне договориться с вами на разумных началах. Ты ведь можешь отвечать за поведение здешних кентавров?
— Более или менее, — Иратсабал хлестнул хвостом по повязке, отгоняя мух. — Я управляю почти всеми землями до Гойкокоа Этчеа — до Пиренских гор, как говорите вы, люди. А в другую сторону — до самого Внутреннего моря. Тут кочуют еще пять племен, кроме моего, но они нас слушаются — мы с закрытыми глазами можем задать хорошую трепку им всем, вместе взятым. Ну, скажем, акроцерании мне не подчиняются, но они меня знают, и я посоветую им согласиться, если они не хотят иметь дела сразу и с моими воинами, и с вашими. Только до этого не дойдет, я выговорю для них хороший кусок.
— Не забудь одного: если общинам не понравятся обещания, которые я дам от их имени, они не станут их выполнять, — сказал человек и погладил завитую каштановую бороду. До чего же мерзко пахнет кентавр! Воняет, как старая попона. Если уж он не хочет совершать омовений, то мог бы хоть умащивать тело благовониями!
— Прежде всего следует рассмотреть причины этой войны, — добавил он вслух. — А затем и способы, которыми можно уладить спор.
— Я смотрю на это так, — начал кентавр. — Вы, люди, селитесь на одном месте и объявляете, что вся земля там — ваша. А мы не понимаем, как это земля может принадлежать кому-нибудь.
— Война родилась, — сказал Кинфидий, сдерживая раздражение, — из ссоры, вспыхнувшей на свадебном пиру.
— Это было только последней каплей, — возразил Иратсабал. — И раньше происходило много мелких стычек. Помнится, я сам как-то бежал по дубраве в дождливый день, думал, как бы разжиться оленинкой, и нюхал запахи, какие бывают, только когда все кругом мокрое. Я даже не заметил, как очутился на вырубке, засаженной травой, которую вы едите. На копыта мне сразу налипла грязь, а ваши прирученные волки давай хватать меня за ноги. Еле вырвался от них — ну и прикончил парочку, а тут уж люди прибежали, бросают копья и вопят «убирайся!» на каком-то неведомом наречии. Они, наверное, воображали, что говорят по-эскуарски.
— Нам приходится держать сторожевых собак и ставить у полей вооруженную охрану, а не то нам нечего будет жать!
— Полегче, полегче! Я ведь просто объясняю тебе, что у этой войны причины посерьезней глупой драки, которую затеяли на свадьбе перепившиеся дураки. А они не перепились бы, если бы вино держали от них подальше. Тут и вы виноваты не меньше нас.
Человек гневно привстал, но вовремя спохватился. Нужно положить конец войне, а не раздувать ее заново.
— Ну, как бы то ни было, а нам трудно ужиться. Люди и кентавры слишком уж непохожи друг на друга.
— Мы по-разному смотрим на вещи, — согласился Иратсабал. — Стоит вам увидеть прогалину, как вы уже думаете только о том, как бы ее распахать. А для нас это — оленье пастбище, место, где гнездятся фазаны и роют норы кролики. Там, где появляются поля, пропадает дичь.
— А почему вы не можете охотиться где-нибудь подальше от полей? — спросил Кинфидий. — Нам же надо кормить наши семьи — малых ребят и дряхлых старцев. И нас так много, что мы не могли бы прожить одной охотой, даже если бы дичи было втрое больше, чем сейчас.
— А где же нам охотиться? — пожал плечами кентавр. — Ведь мы кочуем, и каждый раз, когда мы возвращаемся на старые места, оказывается, что долин распахано больше, чем прежде, деревьев срублено больше, а поля поднялись выше по склонам. Даже в Гойкокоа Этчеа, на родине моего племени, начали появляться маленькие поля, — сизая струйка чада, завивавшаяся над светильником, попала в ноздри кентавра, и он презрительно фыркнул. — Овечий жир! На лугах теперь пасутся не олени, а овцы — мальчишка пищит на дудочке, а кругом рыскают собаки.
