— Ничего не могу понять у тебя, извини, конечно.
— Почему это не можешь. Соль вы сыплете? Сыплете. Овцы соль уважают? Еще как! Скучают, когда ее нет! А самолет, значит, у тебя летает, солью травку нам посыпает. Овцы и приучились. Он загудит—они за ней бегут. Здоровья тебе и твоему дому, хороший человек!
Ученые переглянулись. Округлое лицо Кирюхина, сохранившее задорные черты саратовского комсомольца, расплылось в неудержимой улыбке. Вот это да! Не облака, значит, на склонах оседали, а бараны по ним поднимались.
О многом говорили они после этого с Кирюхиным.
Лесовед по образованию, потом физик, Кирюхин возглавлял до войны Институт искусственного климата. Живой, мыслящий, увлеченный, доброжелательный, широко осведомленный, он увидел в Сулаквелидзе то чутье, без которого нет открытий. А Борис Викторович Кирюхин пришелся по душе всем в экспедиции.
Они сошлись на том, что град — явление поразительно сложное. Но воздействие на него — они не то чтобы твердо знали, только почти неосознанно чуяли, — это воздействие может оказаться элементарно простым.
Два друга подолгу бродили в горах, поглядывали на дымки дальних селений и на вечерний туман, не спеша вползавший в долину. В раздуваемых ветром плащах они чем-то напоминали аквилегов, так именовались у древних этрусков жрецы, «повелевающие» облаками.
…Сколько веков наблюдают эту мелочишку — град, а подступились мы к ней всерьез, на сколько-то продвинулись — и как в глухую тайгу зашли. Глядишь на нее, градину, и даже простым глазом заметно, что она вроде луковицы: слоистое строение, слои то мутные, то прозрачные — прямо хрусталь. Так и видится, как в атмосфере пульсировала она вместе с потоком в облаке: где намерзает, где лишнюю воду стряхнет, где еще ею умоется. И вот лежит у тебя на ладони, и в этом комке застыл пульс всего облака, дразнится — попробуй разгадай!.. Пора пришла сочетать все наши визуальные наблюдения с самой строгой микроскопией, с моделированием, воспроизведением, вплоть до чисто математической модели, всего: и облака, и града, и потока. Да, нужно! Кое-что мы уже понимаем. Знаем, что здесь на десять, двенадцать гроз в горах один град. Что вертикальные движения в облаке для града — вещь обязательная, что градовые облака привязаны к горной местности, — так, во всяком случае, и в Алазани и Приэльбрусье. Знаем и роль конкурирующих частиц, которые забирают у капель переохлажденную воду и, как хороший насос, откачивают ее, уменьшают водность всего облака.
Тупоносая машина Сулаквелидзе моталась теперь между тремя углами географического треугольника. Обсерватория Терскол под Эльбрусом: продолжение работ по физике градоносных облаков, водность, восходящие потоки, градовые прогнозы. И новый форпост в Долинском, курортном предместье кабардинской столицы Нальчика: моделирование градин в большой, от подвала до крыши, трубе, микроскопия, химический аппарат воздействия, вся длатематика. А здесь, на временной точке на Цвитуре, — воздействие на облака. Курьезный случай с баранами не зачеркивал, конечно, метода, но Сулаквелидзе хотел добиться большего.
Со стороны он напоминал человека, который в одно и то же время держал экзамены в вуз, заканчивал девятый класс, работал над кандидатской. Но он был не один, а во множестве лиц и умов. Он понимал, что, если, расчленив проблему, решать ее только последовательно, поднимаясь со ступеньки на ступеньку, разрешение растянется на долгие годы. А так — каждый на своем участке, и важно только не упускать из поля зрения хода работ каждого, чтобы к нужному дню сошлись все участки и возникла цельная картина, хотя и выложенная из мозаики.
* * *
Сулаквелидзе нарисовал на папиросной коробке пирамиду. Это облако. В нем три устремленные по вертикали стрелки: восходящий поток. Допустим, что скорость потока в границах облака непрерывно возрастает. В конце концов это признано всеми. Он полистал труды Воейковской обсерватории. Конечно же… В семьдесят четвертом томе это еще раз подтверждается и цифрами и выводами. Скорость потока возрастает все время, пока живет облако, на один-два метра в секунду.
