— Руки вверх! — совсем тихо сказала я, целясь в переносицу светлоглазого. Старик бессильно опустился на камни. Светлоглазый спокойно поднял руки, но в следующее мгновение я лежала на камнях оглушенная чем-то. Раздался громкий топот. В тот же миг послышались крики. Повернув голову, я увидела: люди в зеленых фуражках карабкались через завал.
— Товарищ геолог, — откозырял мне сержант-пограничник, после того как нарушителям были скручены руки, — разрешите взять вашу лошадь? — Кивнув на белобородого, он добавил: — В Мын-Тэке доставить. Всего три километра…
Я вела Дону под уздцы: строптивая кобылица подчинялась только своим. Сидя на ней, сержант поддерживал стонавшего старика. Сзади, полуприкрыв глаза, плелся под конвоем Крашеная Борода.
— Стоп! — сказал сержант. — Надо обождать.
Верховая тропа ответвлялась к Пянджу. Петляя между темными скалами, она терялась в дымчатых полотнах горных кулис.
…К развилке подъезжала группа всадников. Впереди — начальник погранзаставы Подопригора. Растрепанные усы, щетина на подбородке и красные веки: заметно, что он давно не спал. Рядом ехала его жена — врач заставы, сзади — пограничники.
— Хозяйке Ордебара привет! — затрубил Подопригора так, что Дона, повернув оскалистую морду чистопородной лошади, заплясала на месте.
«Вет, ве-ет…» — громоподобно откликнулись ближние утесы, а затем и дальние, сурово и приглушенно.
— Спасибо за сообщение, — сказал начальник просто.
Я посмотрела в сторону кишлака. Из домой выскакивали люди. Горячо жестикулируя, они на ходу натягивали халаты. На крыше михмонханы, кибитки для гостей, стоял Абдул-Каюм. Вытянув шею, он глядел из-под ладони в нашу сторону.
* * *
Жители кишлака плотно облепили оконца накрепко запертой михмонханы. В углу кибитки угадывались две закутанные в одеяла фигуры. Пограничник с автоматом не спускал с нарушителей глаз.
При свете пылавшего в очаге хвороста мы тщательно разбирали вещи арестованных. Похожая на тоненького цыганенка врач Елена Васильевна по волокнам расщипывала вату их халатов. Пограничник вертел в руках миниатюрный радиопередатчик. В огромных ручищах начальника заставы трещал прочный корешок толстой, написанной иранской вязью книги. И мой универсальный нож не остался без дела: тонкое лезвие его пластовало массивные подошвы, отделяло стельки, отпарывало подкладку голенищ.
Поиски принесли богатый улов: карты, фотокамера величиною с пуговицу, ампулы с ядом, малогабаритные пистолеты и какая-то деликатная аппаратура неизвестного мне назначения. На полу — груда отходов: тряпки, ремни и раздерганные в пух клочья ваты.
— Все! — сказала Елена Васильевна, устало вытирая вспотевший лоб. — Сжечь! — кивнула она в сторону кучи.
— Семь раз отмерь, один раз отрежь! — запротестовал Подопригора.
Рассевшись на земляном полу вокруг хлама, дружно взялись за дело.
— Нашел! — вдруг объявил начальник заставы.
Я подбросила в очаг охапку топлива. Кривые языки огня жадно лизнули сухую полынь и чертополох. Сноп пламени метнулся вверх. Он осветил обширную ладонь, а на ней маленький цилиндрик — не толще соломины.
— Дай сюда! — перехватила Елена Васильевна находку мужа; ловко зацепив ногтем край, она растянула пленку. Мы склонились над ней. Что это? Пик Алмаз, ледник Ордебар, наш лагерь…
— Карта, наша карта! — крикнула я.
— Какая? — подался вперед начальник заставы.
— Которую мы составляли. Ветер унес ее… искали с собакой… не нашли… затем силь… — растерянно бормотала я, вглядываясь в крохотный снимок.
Словно прислушиваясь к нашим словам, Тюнька поскреб лапами земляной пол и ткнулся носом мне в руку.
— Что скажешь? — спросила я пса по привычке.
И тут же замелькали мысли. Карта? Ее клочья навек похоронены в ледниковой трещине. И раньше она была надежно упрятана. Сфотографировать ее невозможно. Но факты — вещь упрямая! Почему Тюнька вел себя так странно перед силем? И за что он тогда особенно возненавидел Карымова? Мгновенно и яростно! Странно, очень странно… И вдруг припомнился рассказ доктора Бакиева: Абдул-Каюм на корточках перед раскрытым сундуком в запертой кибитке.
Я бросилась разбирать ступенчатую пирамиду сундуков. Подергав прочные накладки нижнего — он был заперт солидным висячим замком, — я сказала:
