…Еще десяток записей высотных отметок, две пробы из рудных жил — и домой: коротать морозную ночь на обледенелом склоне — не велика радость!
— Поедем? — спросил Федя, указывая на насыпь под нами.
Я оседлала длинную рукоятку геологического молотка и, вытянув вперед ноги, «поплыла» вниз вместе с потоком камней…
* * *
Из маршрута мы возвратились поздно. Лимонно-желтый закат больших высот уже позеленел. Отсвет зашедшего солнца догорал фиолетовым клином на восточной грани Арганкуны. Тюнька встретил нас далеко от лагеря. Казалось, пес хотел поведать что-то очень важное. Потявкивая, повизгивая и поминутно оглядываясь, он затрусил домой.
Зайдя к себе, я сразу же почувствовала слабый запах трубочного табака. При свете карманного фонарика заметила, что кто-то здесь хозяйничал, правда очень осторожно. Книги на ягтане сложены аккуратной стопкой, но «Минералогия силикатов» оказалась почему-то наверху. Меховые гуфли задвинуты под раскладушку несколько глубже обычного…
— Гости лихие у нас побывали! — крикнул Федя, откидывая полу моей палатки. — Тюньку пырнули.
Он приподнял ухо пса: в свете костра стал виден длинный порез.
«Хорошо, что мы так основательно запрятали карты», — порадовалась я, смазывая собаке рану стрептоцидозой мазью.
…Собрались в палатке-столовой. Алимджан подал блюдо с пловом: рыхлый, распаренный рис, куски молодой баранины, тончайшие полоски моркови, кружки поджаренного лука.
— Вернулся Карымов? — поинтересовалась я.
Повар кивнул.
— Где же он?
— Спать лежи…
Чем еще порадует нас Алимджан-ака? Под аплодисменты он торжественно вносит привезенную с утренним караваном дыню.
…Мы сидим в палатке.
После напряженного рабочего дня и роскошного ужина всех разморило. Поджав ноги калачиком, Федя заводит очередную сказку:
— Живет царевна Наташи в ледяном тереме на Ордебаре. Сидит она, пригорюнившись, у окошечка, вдаль глядит, пряником печатным закусывает. Красавица — ни в сказке сказать, ни пером описать: на глазах защитные очки, нос цинковой мазью оштукатурен, сама черная-пречерная, горным солнцем обожжена, да и неделю, поди, не умывалась. Волосы русые в сорок косичек на таджикский манер заплетены крепко, на целый месяц! А на лбу вместо звезды синяк горит!
— Вношу фактические поправки! — весело перебивает Наташа. — Умывается царевна каждый день, косички заплетает, — она беспомощно развела руками, — сознаюсь, только раз в неделю, а синяк давно прошел.
— Не любо — не слушай, а врать не мешай! — невозмутимо продолжает Федя. — Вот подъезжает к терему на сером ишаке королевич Федя. Шляпа перьями изукрашена, шипы на ботинках, ровно серебро, горят. Лицо у красавца как луна полная: рот до ушей, нос пуговицей, глазки махонькие, серенькие, в масть ишаку. Наклонился он и шепнул в длинное мохнатое ухо: «Выручай, друг серый!» Взвился ишак чуть повыше дерева стоячего, чуть пониже облака ходячего, и поцеловал королевич Федя царевну Наташу прямо в уста сахарные! И цинковой мазью весь перепачкался! — с унылой серьезностью уточняет рассказчик.
Долго не умолкает взрыв дружного смеха. В палатке тепло, уютно.
Чего-чего только не наплел Федя! Володя Широких летал на змее по всем правилам высшего пилотажа: «Разбежался Горыныч по бетонной дорожке, оторвался от земли, лег на курс, спикировал и благополучно приземлился!» Алимджан-ака раскладывал скатерть-самобранку, а пьяный Абдурахман в деже с опарой тонул…
Жалко было расходиться спать. Когда Володя стал расстегивать палатку, рука его осветилась: на концах пальцев загорелись фиолетовые огни. Такие же языки холодного пламени бесшумно тлели на остриях палаточных стоек и выступах скал. Это были огни святого Эльма, электрические разряды, которые появляются на верхушках мачт и концах рей перед штормом.
«Как бы погода не преподнесла нам сюрприз», — подумала я с опаской.
* * *
Огни святого Эльма не обманули нас! Утром с перевала понеслись плотные вихри колючего снега с осколками льда. По склонам катились сорванные ураганом обломки утесов. Общими усилиями мы соорудили из камней высокий защитный вал. В палатках на всякий случай переставили ягтаны к стенкам, обращенным к пику Алмаз.
