— Аптечка у вас имеется? — поинтересовался Кульков.
Смущаясь чего-то, заведующая достала из-под прилавка фанерный ящичек с изображением красного креста. Несколько ампул нашатырного спирта и початая пачка таблеток от кашля составляли все его содержимое. Если аптечка чем-то и пахла, то только пылью и паутиной.
Кулькову ничего не оставалось, как занести загадочный запах в разряд необъяснимых, что впрочем случалось не так уж и редко. Ему приходилось бывать в учреждениях, где пахло, как на бойне, и в туалетах, благоухающих оранжерейными цветами. Был он знаком уже и с обонятельными галлюцинациями, штукой весьма неприятной.
Осмотр места происшествия тем временем подходил к концу. Олиференко сделал все необходимые замеры, составил протокол, взял объяснение у сторожа, зафиксировал на клейкой ленте несколько еще неизвестно кому принадлежащих пальцевых отпечатков и пару раз щелкнул фотоаппаратом. Участковый нашел завалившуюся за мешки с мукой граненую фомку, которую никто здесь раньше не видел. Печенкин не нашел ничего и теперь как коршун кружил вокруг заведующей, пытаясь выяснить, как же могло случиться, что преступники не взяли из магазина ничего, за исключением денег — семисот десяти рублей, всей недельной выручки, хранившейся в брезентовой рукавице, которая была засунута в валенок, который, в свою очередь, был спрятан в складе под нижней полкой и вдобавок тщательно замаскирован всякой ветошью. При этом ни одна консервная банка не была сдвинута, ни одно корыто не перевернуто, ни один ватник не сдернут с плечиков. Создавалось впечатление, что проникшие в магазин злоумышленники совершенно точно знали, где именно хранятся деньги. Именно это обстоятельство и порождало у Печенкина вполне определенные подозрения. Он принялся подробно, во всех деталях расспрашивать и без того расстроенную женщину о событиях минувшего дня, по ходу беседы запуская хитрые подковырки и многозначительные намеки.
— Кто мог видеть, куда вы прятали деньги?
— Никто.
— А муж?
— Муж мой до десяти вечера на машинном дворе сшивается, домой чуть живой приходит.
— А… друг сердечный не мог?
— Какой друг, что вы такое говорите! Я за работой и за детьми света белого не вижу!
— Ну так может вы потеряли эти деньги?
— Да как же я их могла потерять? Я ведь их никуда не носила! Вот в кассовой книге все записано! Да я за десять лет копеечки не взяла! Все знают! У кого хоть спросите!..
Кончилось это тем, что заведующая разрыдалась в голос и допрос пришлось прервать.
— Ну что, Володя, — сказал участковый, подавая Кулькову завернутую в полотенце фомку. — Может, попробуешь? На тебя вся надежда.
Кроме обычных запахов железа, солярки, коррозии, инструмент хранил и следы прикосновений вполне определенного человека: молодого, но уже распившегося мужчины, равнодушного к своей внешности и одежде, не злоупотребляющего личной гигиеной, курящего все, что бог пошлет, но главным образом сигареты «Астра», имеющего какое-то отношение к автомобилям, кошкам и коровьему дерьму.
Сопровождаемый благоговейными взглядами старух, Кульков покинул магазин, прошелся туда-сюда по улице, потом, не торопясь, обследовал соседние огороды и на узенькой, прихотливо вьющейся по задворкам тропинке буквально напоролся на искомый запах, уже сильно ослабленный, полустертый утренним туманом и свежим ветерком.
Шагавший вслед за Кульковым участковый сразу все понял и склонился над тропинкой, внимательно рассматривая глубоко отпечатавшиеся в сырой глине следы.
— Один вроде был?
— Один, — подтвердил Кульков. — Парень еще. Помоложе нас с тобой. Этой дорожкой пришел, этой и ушел.
— Сапоги резиновые. Размер примерно сорок третий. Похожий след и в магазине остался.
Они долго шли по голому грязному лугу, еще с осени выеденному и вытоптанному колхозной скотиной (здесь им попалась раздавленная рубчатой подошвой подсохшая коровья лепешка, что объясняла связь вора с крупным рогатым скотом), потом пересекли широкую полосу жнивья, присыпанного кое-где перепревшими прядями соломы, и спустились к речке, прямой, как стрела и почти заросшей болотными травами.
— Рудица, — сказал участковый. — Я здесь тонул когда-то. Была речка как речка, а теперь канава.
