— Доброе утро, Ник.
Голос, ненавистный голос…
Он резко остановился.
— Доброе утро, мистер Эткинс.
Эткинс улыбался. Улыбка на его продолговатом лице воспринималась узкой кривой линией, да, узкой бескровной линией, прятавшейся под смехотворно жидкой бородкой на раздваивающейся оконечности этого кувшинного рыла. Волосы у директора были черными и искусно причесанными для сокрытия расширяющейся плеши. Одет он был в серый костюм в тонкую полоску. Соответственно карикатурным изображениям всех заведующих магазинами, в петлице торчала гвоздичка. Он продолжал улыбаться. Улыбка приводила в бешенство.
— Ну что, готов к последнему акту? — спросил он.
— Да, мистер Эткинс.
— Это последний акт, верно, Ник? — Эткинс не переставал улыбаться. — Сегодня занавес опускается, да? С завтрашнего дня все кончено. С завтрашнего дня все возвращается к обычной жизни.
— Да, мистер Эткинс. Сегодня последний акт.
— Но без выхода на поклон, а, Ник?
Его звали не Ник. Его имя было Рэндольф Блэйр, имя, которое блистало на театральных вывесках в странах четырех континентов. Эткинс знал это и, возможно, знал еще в тот день, когда нанимал его.
Он знал это, и поэтому кличка «Ник» выступала в качестве дополнительного шипа-напоминания нынешнего положения Блэйра, в качестве телячьей изысканности, кричащей на всехуглах: «Ха, посмотрите, как пали великие!»
— Я не Ник, — решительно сказал он.
Эткинс в ложном отчаянии сцепил пальцы.
— Да. Правильной забыл. Так как там? Рэндольф Что? Клэйр? Флэйр? Шмэйр? Как тебя зовут, Ник?
— Мое имя — Рэндольф Блэйр!
Он представлял, что произнес его с большим достоинством. Он представлял, что произнес это так, как Гамлет возвестил бы, что он принц Датский. Он помнил добрые старые дни, когда имя Рэндольф Блэйр являлось магическим ключом к воротам тысяч городов. Он помнил служащих гостиниц с их суетливыми движениями, метрдотелей, вертящихся вокруг, молоденьких девиц, дергающих его за одежду, помнил даже телефонисток, преисполнявшихся уважением при упоминании его имени. Рэндольф Блэйр! В его мозгу имя светилось огнями. Рэндольф Блэйр! Вдруг огоньки замигали и погасли. Он ощутил стальной рельеф «люгера», вжавшегося в живот. Легкая усмешка тронула губы.
— Вы ведь знаете мое имя, мистер Эткинс.
— Да, я знаю твое имя. Я иногда слышу его.
Неожиданное заявление возбудило в нем интерес.
— Неужели?
— Да. Я слышу, как люди время от времени спрашивают: «Скажите, что там случилось с Рэндольфом Блэйром?» Я знаю твое имя.
Он почувствовал, как жало, допущенное Эткинсом, вонзилось ему в горло, почувствовал, как яд растекается в крови. «Что там случилось с Рэндольфом Блэйром?» Не далее как две недели назад какой-то комедиант использовал эту фразу на телевидении, сорвав аплодисменты публики. Рэндольф Блэйр, «знаменитый на все времена» Рэндольф Блэйр. Кто ты сейчас? Никто и ничто, предмет шуток для телекомика. Забытое имя, забытое лицо. Но Эткинс запомнит. Он навечно запомнит и имя, и лицо Рэндольфа Блэйра, и его ужасную силу.
— Не… — начал он и внезапно остановился.
— Что… «не»?
— Не заводите меня слишком далеко, мистер Эткинс.
— Заводить тебя далеко, Ник? — с невинным видом поинтересовался Эткинс.
— Прекратите обзывать меня Ником!
— Извините, мистер Блэйр. Извините меня. Я забыл, с кем я разговариваю. Я думал, что разговариваю со старым пьяницей, который умудрился получить временную работу…
— Прекратите!
— …на несколько недель. Оказывается, я забыл, что разговариваю с Рэндольфом Блэйром, уважаемым Рэндольфом Блэйром, величайшим выпивохой в…
— Я не пьяница! — закричал он.
— Ты пьяница, пьяница, — убежденно сказал Эткинс. — Не тебе говорить мне о пьяницах. Мой отец был таким же падшим пьяницей. Таким же кричащим, истеричным пьяницей. Я вырос с этим, Ник. Я видел, как этот старик воевал с воображаемыми чудовищами, шаг за шагом убывая мою мать. Так что не говори мне о пьяницах. Даже если бы газеты не объявили о твоем пьянстве на весь свет, я бы разглядел в тебе пропойцу.
— Зачем тогда вы наняли меня? — спросил он.
— Была вакансия, и я подумал, что ты сможешь заполнить ее.
— Вы наняли меня чтобы издеваться.