Ну, кто мог подумать, что на дерево нельзя смотреть дольше положенного времени, иначе это неправильно поймут. Когда полицейская машина остановилась возле нашего дома, я попыталась выйти из нее, но не смогла; никогда прежде я не ездила в полицейской машине, оказывается, на дверце возле заднего сиденья с внутренней стороны нет ни одной ручки — без посторонней помощи оттуда невозможно выбраться. Сначала я подумала, что не могу найти ручку, так как что-то случилось с моими глазами. Они были застланы белой пеленой. Словно все вокруг выцвело. Все действия женщины и полиции доходили до меня через легкий туман ошеломляюще белого цвета, когда все и вся напоминало призрачные радиоголоса, как если бы что-то произошло с кем-то другим где-то вдали отсюда. И даже в то время, когда я уже стояла в передней и слышала, как они отъезжают, я все равно ничего не могла видеть иначе, нежели через движущуюся, изгибающуюся, сверкающую белизну; и только после их отъезда, просидев довольно долго на ковре и ощутив под руками удивительную силу его шершавого упругого материала, я стала различать сквозь белизну расплывчатые очертания картин на стенах, груды почтовой макулатуры на столе и черный завиток телефонного провода на полу рядом со мной.
Я хотела позвонить тебе. Но тут же вспомнила о дереве. Это было самое красивое дерево, какое я когда - либо видела. Самое прекрасное из всего, что мне доводилось видеть. Его цветение больше соответствовало разгару лета, а не холодной ранней весне, когда деревья и кустарники расцветают в марте, что означает больше снега и холода, чем тепла. Это была небесная белизна, раскаленный белый туман, белизна простыней, которые вывешивают на веревку для просушки чуть ли не в любое время суток, вот такой здесь теплый воздух. Это был тот белый цвет солнца, который соединяет в себе все семь цветов, кричаще белый цвет на фоне откровенно белого, полосы сладко пахнущей неудержимой белизны, поднимающейся, и падающей, и кивающей, говорящей снова и снова одно только слово «да», проливающей на себя все белое. Этот белый цвет, такой долгожданный для пчел, искал тебя внутри, очищенный и опыленный; было так красиво и потому недолговечно, вот-вот все исчезнет, унесенное ветром, и появятся листья. А пока, до того как стать зеленым, все белым-бело, но зеленое одеяние этого дерева будет еще прекрасней, чем этот белоснежный наряд; я знала, что стоит мне увидеть его листву, и меня одурманит аромат зелени. Хлорофилл заполнит и изменит мои мысли — не только глаза, — все мои чувства, меня целиком с головы до пят. Я уже изменилась. Это заметно невооруженным взглядом. Я знала об этом, когда сидела в прихожей, нелепо моргая, пытаясь спокойно смотреть, вытянув вперед руку и наблюдая, как она движется, словно принадлежит кому-то другому, будто никогда больше в жизни мне не придется увидеть, или почувствовать, или познать нечто столь же красивое, как это дерево, которое я наконец-то увидела.
Держась за стену, я потихоньку поднялась на ноги. Неуклюже прошла в разряженном воздухе к лестнице и ухватилась за перила. Вскарабкалась наверх, с большим трудом пробралась от лестничной площадки в спальню, заставила себя лечь в кровать и закрыть глаза, но белизна не исчезала даже под сомкнутыми веками. Она пульсировала как кровь — то тускло и ярче, то ярче и тускло. Сколько же раз в своей жизни я уже бывала здесь, просто шла мимо этого дерева и не замечала его? Должно быть, тысячу раз я проходила по той улице, больше чем тысячу раз. Как я могла его не видеть? А сколько еще я упустила? Как много утеряно возможностей полюбить? Не важно. Уже ничто не имело значения. Его бутоны казались остроконечными копытцами крошечных оленей, аж целое стадо. Цветение напоминало — нет, ничего другого, только цветение. Когда появятся листья, они будут просто листьями. Никогда прежде я не видела дерево, более похожее на дерево, чем это. Стало легче. Я думала о его корнях и стволе. Трепетала от одной лишь мысли, что корни и ствол подают воду через ветви к бутонам, или цветам, или листьям, а потом во время дождя вода возвращается через листья на землю вокруг дерева. Настолько умно. От этого стало легче дышать. Я благословляла кору, которая защищает хребет и сок дерева. Думала о его узких трещинах. Мысленно касалась их пальцами. Представила дерево изнутри, бесчисленное множество колец, появляющихся по одному в течение каждого года его жизни, и разнообразие кроны в разные сезоны года, и разрыдалась как подросток. Лежу на спине в кровати и плачу и смеюсь, словно мне опять семнадцать. Это — я, но не похожая на саму себя. Мне надо быть на работе, а вместо этого я лежу в обнимку с подушкой, и что-то, то ли сердце, то ли душа, то ли мысли, то ли легкие, не важно, это что-то наполняло меня ощущением высоты и света; что бы это ни было, но оборвалась связующая нить, и ветер унес неуловимое нечто прочь, и теперь оно повисло надо мной вне моей досягаемости, пойманное ветвями дерева где-то наверху.
