. Коммунистическая власть тоже, мягко выражаясь, не питала симпатий к церкви: уже в сентябре 1945 года она разорвала конкордат с Ватиканом. Клир пока не трогали, но печальная участь католического духовенства на кресах показывала, что церемониться с ним марксисты не будут. Надо было срочно восполнить убыль в ксендзах, а восполнять было некем. Выпуск Войтылы насчитывал всего десять человек
[151]. Будущее рисовалось в мрачных тонах. Митрополит, видимо, спешил отправить на учебу в Рим хотя бы двух самых старших семинаристов, пока Польша совсем не закрыла границы.
«Время убегает, вечность ожидает», – эту надпись на стене вадовицкого собора маленький Кароль видел всякий раз, выглядывая в окно квартиры[152]. Время пришло – и он узрел Вечный город, чтобы начать свой поход в вечность.
Любой испытывает волнение, первый раз выезжая за границу. Что уж говорить о 26-летнем Войтыле, который до того вообще не бывал дальше Кракова и Бескидских гор! Со своим товарищем, 24-летним Станиславом Старовейским, он сначала добрался до Катовиц, а оттуда крюком через Париж выехал на поезде в Рим.
Итальянская столица в то время являлась средоточием польских военных, еще недавно сражавшихся под командой Владислава Андерса в составе войск союзников. Это были люди, имевшие за плечами печальный опыт советского плена и ссылки, а потому не питавшие любви к коммунистам. Одним из этих военных был Ежи Клюгер, с которым Войтыла разминулся самую малость – школьный товарищ как раз выехал в Турин, чтобы поступить в политехнический институт. Здесь же, в Риме, с официальным визитом к понтифику находился в тот момент и примас Хлёнд. Пока он вел переговоры с ярым ненавистником коммунизма Пием XII, верный последователь Сталина Болеслав Берут, возглавлявший временный парламент Польши, дал интервью, где обвинил Ватикан в симпатиях к немцам, а церковь – во вмешательстве в дела государства. Приближались выборы в Сейм, которые должны были определить, кому править страной – коммунистам или их противникам, сплотившимся вокруг Польской крестьянской партии Миколайчика. Симпатии епископата к Миколайчику ни для кого не были секретом.
Хлёнд, возможно, не являл собой образец храбрости, но в личном общении оказался человеком доступным и простым. Войтылу он совершенно очаровал своей доброжелательностью и отсутствием всякой надменности[153]. Среди тяжких забот примас нашел возможность устроить обоих клириков на жительство в Бельгийскую папскую коллегию, недалеко от старого дворца римских первосвященников и королей, а главное – рядом с церковью святого Андрея, где покоятся мощи Станислава Костки, небесного покровителя министрантов. Когда-то в другом костеле Станислава Костки, на Дембниках, Войтыла познакомился с Тырановским и примкнул к «Живому розарию». Теперь же он мог прикоснуться к останкам этого удивительного юноши, который прожил всего восемнадцать лет, но успел совершить духовный подвиг.
Выбор примаса пал на это место, конечно, не случайно: рядом находился теологический факультет атенеума[154] святого Фомы Аквинского, в просторечии – Ангеликума, где предстояло учиться обоим гостям. Вообще-то обычно поляков направляли в Григорианум, к иезуитам, но Сапега предпочел Атенеум, возможно чтобы укрыть своих семинаристов от доносчиков – таковых наверняка было немало среди учащихся из стран советского блока. Поселили обоих клириков тоже не там, где обычно жили приезжие с берегов Вислы: вместо Польской коллегии или Польского церковного папского института их разместили поближе к Атенеуму, у бельгийцев.
На юго-запад от Ангеликума, если пройти между форумом Траяна и Пантеоном, возвышается польский костел святого Станислава Щепановского – там служил тогда главный капеллан вооруженных сил Польши за границей Юзеф Гавлина. Его юрисдикции подлежали все прибывающие из Польши духовные особы. Костел святого Станислава являлся осью, вокруг которой вращалась жизнь польских солдат в Риме[155]. Но Войтыла и его товарищ заходили туда нечасто, поглощенные иными заботами[156]. Может, и к лучшему: как раз в это время польские власти лишили гражданства семьдесят пять офицеров зарубежной армии, в том числе покорителя Монте-Кассино Владислава Андерса, руководителя варшавского восстания Тадеуша Бура-Коморовского, героя боев в Арденнах Станислава Мачека и одного из командиров североафриканской кампании Станислава Копаньского. Иметь дело с неприкасаемыми было чревато. Осторожность, правда, не помогла: в 1952 году Старовейскому, вновь выехавшему за рубеж, все же запретили возвращаться в Польшу – быть может, в наказание его тетке, известной католической активистке. Оставшуюся часть жизни он провел в Бразилии.
