– Видно, опять нами будет распоряжаться непрошеный немец, – заговорили в войске.
– Видно, опять на наш счёт будет разживаться выскочка-иноземец, – твердили недовольные. И такие речи находили всюду отголосок, возбуждая общее неудовольствие против правительницы.
Сторонники цесаревны Елизаветы не упускали случая подбивать всех, кого только было можно, против Линара, очень хорошо понимая, что враждебные к нему чувства русских неминуемо должны будут отражаться и на Анне Леопольдовне. Между тем тайная канцелярия не действовала уже с прежней строгостью и чуткостью, так как шпионство и крутые меры были не по душе доброй Анне Леопольдовне.
Сама правительница, беспечная и неосмотрительная, поступала так, как будто она не только не желала прекратить враждебные о ней толки, но как будто нарочно хотела ещё более усилить их. Народ, впрочем, не был нисколько ожесточён и раздражён против неё лично, но она, не показываясь никогда среди него, вселяла тем самым к себе полное равнодушие, тогда как, наоборот, соперница её, Елизавета, делала всё, чтобы приобрести доброе к себе расположение среди простонародья. В то же время и гвардия, за исключением немногих горячих приверженцев правительницы, не выказывала к ней особенной преданности, явно выражая это чувство Елизавете, расщедрявшейся к солдатам выше своих средств.
Анна Леопольдовна не заботилась нисколько о том, чтобы скрывать свои отношения к Линару. Разлад её с мужем был известен всем; рассказы о таинственном назначении «третьего» сада распространялись по всему городу. Обнаруживались и другие соблазнительные поступки молодой женщины, несомненно умной и от природы не склонной к разврату…
Рассказы обо всём этом быстро, а вдобавок с разными преувеличениями и прикрасами, переходили от одного к другому, и прежняя молва об Анне Леопольдовне, как о женщине стыдливой и скромной, заменилась совсем иным говором.
– Как ни тяжело было при Анне Ивановне, из-за проклятого Бирона, – толковали теперь русские, – но всё-таки не было того, что делается ныне: разве мы можем знать, чьим детям впоследствии будем служить мы, если не станет нынешнего государя?..
В этих немногих словах произносилось ужасное осуждение над правительницей. Видно было, что русские легче мирились с суровым гнётом, господствовавшим в царствие Анны Ивановны, нежели с супружеской неверностью её племянницы, правление которой было кротко и милостиво.
Между тем, несмотря на своё ничтожество, принц Антон своей простотою и обходительностью начал приобретать в войске расположение, и вот стала ходить глухая молва, будто Остерман, видя то опасное положение, в каком находится правительница, и не надеясь поддержать её власть, намеревается заменить Анну Леопольдовну принцем Антоном и даже провозгласить его императором, если только он, отрёкшись от лютеранства, перейдёт в православие. Таким образом, шаткой власти Анны Леопольдовны начинала грозить ещё новая опасность со стороны хотя и самого близкого ей, по-видимому, человека, но в то же время настолько уже отчуждённого от неё ею же самой, что не было бы ничего удивительного, если бы он стал, наконец, в ряды её врагов.
Однажды во дворцовом карауле стоял капитан Семёновского полка, один из самых усердных приверженцев цесаревны Елизаветы и на которого по этому поводу падало сильное подозрение, так что он каждый день должен был ожидать преследования и допроса. Принц велел позвать его к себе. Капитан, хотя и храбрый воин, струсил, однако, при такой неожиданности.
– Что с тобой? – спросил принц капитана в присутствии других, – я слышал, что ты грустишь. Разве ты чем-нибудь недоволен?
Капитан отвечал принцу, что он имеет к тому уважительные причины и что он действительно впадает иногда в глубокое, невыносимое горе. Он рассказал при этом генералиссимусу, что у него на руках большая семья, которую он с трудом содержит, так как у него нет ничего, кроме маленького имения около Москвы, от которого он не получает почти никаких выгод, потому что, находясь на службе в Петербурге, не имеет возможности хозяйничать сам.
– Я ваш полковник, – начал принц, выслушав горевавшего капитана, – и желаю, чтобы вы все были счастливы и сделались моими добрыми друзьями. Обращайтесь ко мне с полной доверенностью и будьте уверены, что я всегда буду поступать так, как поступаю теперь.
