Фурьер Великолуцкого полка Григорий Новичков пожимает плечами: подпоручик Мирович только что спохватился, а уже всем известно – Ушаков утонул. Все пили в командировке, духота, купались, кто-то неизбежно должен был утонуть, вот Ушаков и утонул.
Вот и утонул. Мирович скис. Но не расплакался. Ушаков участвовал в плане-мечте. Но и план, и мечта остаются, в конце-то концов, несмотря ни на каких Ушаковых.
Ушаков сыграл свою положительную роль на первом этапе восстания: он смотрел на Мировича, главнокомандующего, с нескрываемым восхищеньем и беспрекословно слушал его сентенции.
Что ж, рабочую часть восстания можно выполнить и одному, тем более – уже написан такой подробный план с репликами и ремарками.
Как всякий уважающий себя заговорщик, Мирович начинает подготовку, или обработку общественного мнения.
Вот как хитро он пропагандирует свои идеи, и что из этого получается.
Он ловит придворного лакея Тихона Касаткина, гуляет с лакеем по Летнему саду, говорит:
– Вот что, Тихон, братец. Как скучно сейчас и как может быть весело потом, когда произойдут прекрасные перемены.
Лакей Тихон объясняет Мировичу своё мировоззрение:
– Да. Сейчас грустно и гнусно. На этот счёт не может быть двух мнений. Вот что, Василий, братец. Знаешь ли ты причину всего плохого, что происходит в Российской империи? А причина простая. Причина проще простой: прежде, когда увольняли придворного лакея, то ему присваивали звание подпоручика или поручика. А теперь? Страшно даже сказать вслух, засмеют: теперь увольняют – кого же? – придворного лакея! – в звании сержанта! Стыд и стыд! Никакого торжества справедливости!
Мирович поддакивает и провоцирует:
– Вот бы переворотик! Чтобы вместо этой ведьмы Екатерины Второй – Иоанн Антонович!
Тихон приседает, оглядывается во все стороны, его бритое лицо покрывается гусиной кожей от страха, даже пуговицы на его лакейской куртке как-то бледнеют, он быстро-быстро крестится:
– Господи, господи, упаси нас от очередных переворотов! И так эти прекрасные перемены осточертели. При Петре Третьем выплачивали жалованье серебряными деньгами, теперь – суют медяшки. Ещё какой-нибудь переворот – и совсем перестанут платить! Пусть уж так, как есть!
Лакей как лакей.
Сомнения лакея.
Касаткин поуспокоился и рассказал Мировичу сказку, сказку лакея.
Был в Египте самый страшный фараон.
Народы Египта носили цепи и рыдали.
Много-много лет полиция не фиксировала ни одной улыбки.
Слева и справа от Нила ничего не осталось – лишь слёзы и муки.
Душевное состояние у всех было самое худшее, и только одна старушка, самая старая старушка во всей вселенной, ходила в храм бога солнца Ра.
Она ходила и хохотала в храме. По нескольку часов.
Она молилась за здоровье и за продление срока жизни жуткого фараона.
Фараон слышал краем уха: народы его ненавидят. Это совсем не расстраивало тирана, но интересовало в некоторой степени. Заинтересовала его и старушка.
Фараон спрятался за жертвенным камнем, и, когда старушка перестала хохотать и молиться, когда она подобрала свои тяжёлые цепи, чтобы уйти восвояси, фараон встал и спросил.
Он сказал:
– Скажи, пожалуйста, красавица, почему весь народ меня ненавидит, а ты молишься за моё здоровье с таким хорошим хохотом?
Старушка ничуть не смутилась и не испугалась. Она сказала:
– Слушай. Я знала твоего прапрадеда, прадеда, деда и отца. Я видела, как управляли они по очереди Египтом. Таким образом, я пережила четырёх властителей. И каждый из них был хуже предыдущего. Всё хуже и хуже. Теперь ты – пятый. Ты, безусловно, самый скверный. Потому-то я и молюсь, чтобы ты как можно дольше прожил на свете, потому что думаю: кто же, в таком случае, будет после тебя? Казалось бы, хуже быть не может. Но так думают только глупые народы. А я знаю: нет пределов человеческой злобе. И я знаю: если ты умрёшь – будет ещё хуже.
Египетская мораль.
Если челядь напоена таким мёдом премудрости, то чего же ожидать от остальных.
И Мирович совсем один приступает к исполнению заманчивого замысла.
Двадцатого июня 1764 года Екатерина уезжает в путешествие по Лифляндии.
Она уже две недели путешествует. Заговор нужно приводить в исполнение в её отсутствие.
