Скрестив на груди руки, стоял Линар перед правительницей. Взгляд его, выражавший нетерпение, был пристально устремлён на неё, и, казалось, Анна чувствовала непреодолимую силу этого взгляда: она не поднимала потупленной головы, как будто боясь встретиться с глазами Линара.
– Так чем же мы покончим этот вопрос?.. – спросил Линар голосом, в котором слышалось некоторое раздражение. – Я уезжаю, как вам известно, завтра и потому хотел бы теперь же знать…
– Я не могу решиться… – чуть слышно проговорила Анна.
– Странно!.. Но не вы ли сами, когда вам было сделано это предложение, с такой радостью, с такой поспешностью приняли его?..
– Я не могу решиться… – несколько громче прежнего повторила Анна.
– Как сейчас видно во всём женское непостоянство!.. – с шутливым укором, пожав плечами, возразил Линар, – сегодня одно, завтра другое. Да когда же вы перестанете быть каким-то нежным цветочком, который колеблется то в ту, то в другую сторону, смотря по тому, откуда повеет на него ветерок?
– Я боюсь, что моя попытка вызовет раздоры, смуты и что – сохрани Боже от этого, – воскликнула с ужасом правительница, – тогда прольётся кровь!..
– Зачем же было становиться на такую высоту, – хладнокровно заговорил Линар, – на такую высоту, где нежность и чувствительность вовсе неуместны и где даже простое сострадание к людям бывает очень часто вовсе некстати.
– Я сама не желала ничего. Судьба, против моей воли, поставила меня в то положение, в каком я нахожусь теперь. Впрочем, я счастлива, вполне счастлива; но не потому, что я имею власть и богатство, а потому… – голос Анны замер, и она после короткого перерыва быстро проговорила, – только ты, Мориц, возвращайся поскорее…
Линар любил Анну, но в любви его не было уже того юношеского бессознательного увлечения, того безумного пыла и той порывистой страсти, которые так часто делают смешным мужчину, перешедшего за рубеж первой молодости. Услышав слова Анны, прозвучавшие и радостью и грустью, Линар не упал к ногам молодой женщины, не обнял её колен, не схватил её рук, не прижал их к своему сердцу и не стал, в немом томлении, долго и страстно смотреть в задумчивые очи Анны. Он медленно подошёл к ней.
– Неужели на этом челе никогда не блеснёт императорская корона?.. – торжественно произнёс Линар и, прикоснувшись слегка рукой к голове правительницы, поднял вверх глаза, как будто ожидая свыше ответа на этот вопрос.
– Для меня не нужна корона… – проговорила Анна.
– Она нужна для меня, – громко и твёрдо сказал Линар.
Правительница с изумлением вопросительно взглянула на него.
– Она нужна для меня! – повторил он ещё громче и твёрже. – Для мужчины, – начал Линар восторженно-страстным голосом, – не может быть больше счастья, не может быть больше блаженства, как видеть любимую им женщину на недосягаемой другими высоте величия и славы… Видеть, что она владычествует над всем, повелевает всеми, и в то же время знать, что эта женщина принадлежит ему, что один только он составляет для неё исключение в раболепствующей перед нею толпе…
– А мне кажется, – простодушно заметила Анна, – что для любви не нужно ни величия, ни славы… Мне часто думается, что я была бы счастливее, если бы встретилась с тем, кого мне привелось любить, не в пышных чертогах, не во дворце, а в убогой хижине…
– Не могу не заметить вашему высочеству, – сказал, засмеявшись, Линар, – что такое понятие о любви вы изволили почерпнуть из какого-нибудь прочитанного вами сентиментального романа. Конечно, и хижина нисколько не мешает любви, но несомненно, что блаженствующая в ней парочка всё-таки предпочла бы переселиться в хорошо устроенный дом и разве только по временам заглядывать в оставленную хижину, чтобы помечтать на досуге о прошедшем… Впрочем, у нас и речь идёт не о хижине, в которой вам бы первой показалось жить не очень удобно, а совсем о другом. В хижину вам всегда можно будет переселиться, а теперь нужно подумать о том, чтобы вы удержали за собой те дворцы, в которых вы, как правительница, не более как временная жилица…
