Сон был явно нелепый, чудной, но все же несколько дней подряд оставался в душе горький осадок.
Нескоро успокоив себя, она заснула. Мать разбудила ее в обычный час, но, сидя уже за столом напротив отца, Мария избегала его открытого, прямого взгляда, а на вопрос матери: «Хорошо ли выспалась нынче?.. зачем так долго просидела вчера?» — ответила неопределенно и невпопад:
— Читала… и тетрадей накопилось много… Сегодня надо проверить.
Не кончив завтрака, она ушла опять, к себе в комнату и принялась за тетради, к которым вчера не прикасалась вовсе. Отец, следуя давней своей привычке приходить в школу за полчаса до занятий, уже собрался, с минуту поторился у порога, поджидая Марию, — и ушел один.
Из окна она видела, как осторожно, пробуя тростью хрупкий, обманчивый ледок, переходил улицу этот неторопливый старик в шубе со сборами, покрытой зеленым сукном, в меховой шапке, в чесанках с галошами, грузный, сутулый, так много испытавший в жизни.
В одном месте он запнулся обо что-то, вскинул руками, на удержался. Марии неловко стало за себя, что не пошла с ним вместе, как обычно, чтобы опасными местами провести его под руку.
Он часто хворал, но о своей болезни, которая приходит к человеку в старости, говорил очень редко. И еще реже — о сыне, убитом на польском фронте в августе двадцатого года в Галиции. Тогда, сраженный этой вестью, Семен Олейников пролежал в постели несколько дней, не вставая, а едва поднялся, стал собираться в дорогу… Целый месяц мотался он по разбитым, загруженным дорогам, в телячьих вагонах, по незнакомым большим и малым городам Украины, потом добрался до Галиции. Оказалось, те места, где мог он найти могилу сына, захватила польская армия, преградившая ему путь. На том и кончились его мучительные поиски… Какая-то санитарная часть, отступая поспешно, прихватила старика с пустой котомкой за плечами, свалившегося на перроне в Луцке, и привезла в Киев. Оттуда, непостижимо как, он добрался до дому.
Мария помнит (ей было девять лет) тот день, когда вернулся отец: весь седой, с помучневшим лицом, и впервые с подогом в руках. Мать всплеснула руками, с криком бросилась к нему — остолбенела… Он едва держался на ногах и глаза его странно блуждали. На слезы и тихие вскрики матери он ответил только: «Душа болит, душа… Постели мне где-нибудь: я полежу… А сына нет… Там поляки». Мария увидала его сухие, с серым налетом, обветренные губы и закрытые, глубоко запавшие глаза, и ей стало так страшно, что она подбежала к матери и спрятала голову у ней в коленях.
С тех пор минуло десять лет, но Мария постоянно чувствовала, что старики никогда не забывают о сыне, хотя почти никогда не говорят о нем.
Быть может, постоянная память о нем и помогает им жить в такой мирной и трогательной дружбе…
Подумав о том, что скоро ей придется расстаться с ними, Мария грустно представила одинокую их старость, тихие дни и бессонные ночи… Но эта грусть ее была какой-то легкой и беспечальной.
— Я буду помогать им, — произнесла она точно клятву.
Но, сказав это, поняла, что старикам ничто не может возместить утрату родного сына и близкий неминуемый уход дочери в другую семью.
— Ну, что ж… так и у всех… потом привыкнут, — сказала она, как бы оправдываясь перед ними.
Мать подошла к двери и напомнила, что Марии пора идти в школу.
— Сейчас, мама… Я уже собираюсь.
Она любила детей и каждый раз, входя в этот гудящий улей, видела, что любят и они ее. Шум голосов взрывался с новой силой при ее появлении, но нужно было не улыбаться, а сделать лицо спокойным и строгим, чтобы усмирить беспорядочный гвалт.
Сегодня он был особенно дружным: все грудились в проходе у задних парт, где двое ребят сколачивали молотком скворечник.
Олейникова быстрым взглядом окинула класс, чтобы определить, нет ли еще каких-нибудь «новостей», — и увидала на печке под потолком скворца.
— Не пугайте его, Мария Семеновна!.. Мы сейчас устроим и обратно посадим, — визгливо, с испугом закричал один востроголовый, стриженый, с бойкими, но озабоченными глазами парнишка — хозяин скворечника. — В два этажа ему гнездо хотим… для пробы.
