Настала горячая пора комплектования штатов и устройства освобождаемых. Выполнение этой сложной миссии Шахов поручил Северцеву.
Михаил Васильевич прежде всего занялся молодежью. Вместе с секретарем партийного бюро главка Кругликовым они собрали в кабинете Северцева всех молодых людей и девушек, не имевших специальности. Михаил Васильевич рассказал о положении и предложил им помощь, чтобы они смогли получить рабочую квалификацию на заводах и стройках Москвы.
Вначале это предложение не было принято всерьез. Первой высказалась Милочка:
— Не для того молодые советские люди заканчивают семилетки и десятилетки… Мы готовили себя для интеллигентной работы и найдем ее в другом месте, если уж так!..
Потом все долго спорили, шумели. А когда Северцев выложил на стол десять путевок на курсы крановщиков, шоферов, электриков, посыпались вопросы о том, каковы будут условия работы. И путевки тут же расхватали.
— Милочка, а что вы собираетесь делать? — спросил Михаил Васильевич.
— Еще разок схожу замуж…
— Точнее, сбегаешь, на недельку-другую, — бросил кто-то.
Милочка, пожав плечами, с достоинством удалилась.
Труднее обстояло дело со специалистами. Отдел кадров мог предоставить им работу на предприятиях главка, но большинство под всяческими предлогами отказались покинуть Москву. Одни внезапно воспылали любовью к престарелым родителям, с которыми нельзя разлучаться, не огорчая их. Других не пускали дюжины взыгравших недугов, иной раз не только своих, но и теткиных… Возражала теща, не пускал брат, бабушка заявила, что не переживет отъезда внучки. Словом, все зависело от заключения поликлиник, от ближайших и дальних родственников.
Просидев весь день в душном кабинете, Северцев и Кругликов не уговорили ни одного из сокращаемых ехать на какое-нибудь горное предприятие. Резкий звонок в коридоре, возвестивший об окончании этого необычного рабочего дня, оборвал неприятные разговоры.
Михаил Васильевич открыл форточку и глубоко вдохнул холодный воздух.
— Каждый уверяет, — проговорил он, — что всей душой стремится на периферию, но… не сразу, позже. Не хотел бы я сейчас слышать, как они костят нас с тобой.
Кругликов запустил руку в свою львиную гриву, в которой заметно выделялся клок седых волос.
— Да-да, — зло заговорил он, — выходит, далеко не каждый из нашего брата, специалиста, приходится к производственному двору.
— К сожалению, это так: иной инженер прямо со школьной скамьи сидит себе в конторе, как мышь под веником, и в ус не дует, — согласился Северцев, просматривая папку с бумагами.
— И к тому же, подлец, философствует: «Что мне, больше других надо, чтобы в пекло лезть? Пусть начальство геройствует, а я человек маленький». А ведь этот маленький человек в советском вузе изучал помимо инженерных наук еще и политэкономию и марксистскую философию, ведь его обучали государственно мыслить. Чему же он научился? — возмущался Кругликов.
— Может, гражданское мужество следует преподавать в качестве вузовской дисциплины с обязательным посещением лекций? — невесело пошутил Северцев.
Затрещал телефон, но Михаил Васильевич не стал снимать трубку. Когда трели замолкли, Кругликов решительно сказал:
— Начинать надо с самих себя. Я решил ехать на рудник. Иначе трудно будет агитировать!
— Погоди, Иван Иванович! Ведь ты же не попадаешь под сокращение…
— Разве в этом дело? Я вижу, у нас идет не простое количественное сокращение аппарата. Это — начало массового процесса. Будем переливать кадры из сферы управления в сферу производства… По совести скажу: не по душе мне работа в главке. Переводили меня сюда с рудника на укрепление, думал — пользу принесу, а чем занимаюсь? Сочиняю бумажки и собираю сводки! Место настоящего горняка, Михаил Васильевич, в шахте. Там, где проходит, прости за высокопарное выражение, горняцкая передовая. Верно? Этой передовой и побаиваются министерские забойщики. А мне-то что ее бояться?.. Батька мой саночником в угольной шахте всю жизнь проползал. Сам я первый хлеб коногоном заработал. Шахта для меня — мать родная. Человеком сделала, — улыбаясь, закончил Кругликов, глядя на Северцева спокойными серыми глазами.
