Она взглянула на него без удивления глубокими, похохими на кусочки породистого дерева глазами. Потом низко поклонилась. Вьятт улыбнулся и ответил на поклон. He церемонясь, он снял ботинки и погрузил ноги в воду. Вода была нестерпимо холодной, и он присвистнул. Девушка улыбнулась и начала тихо, без слов, напевать. Мелодия была приятной и несложной, Вьятт довольно быстро уловил ее и начал вторить. Девушка засмеялась, и Вьятт засмеялся вместе с ней, вдруг почувствовав себя совсем молодым.
«Я Билли», — захотелось ему сказать, и он снова засмеялся. Гораздо уютнее было сидеть молча. Даже великолепное тело девушки не возбуждало во Вьятте ничего, кроме спокойного восхищения.
Девушка подобрала ботинок Вьятта и критически разглядывала его, что-то лопоча. Прекрасные глаза расширились, когда пальцы девушки прикоснулись к пряжке, Вадггт показал, как пряжка застегивается, и девушка в восторге захлопала в ладоши. Вьятт достал из кармана разные мелочи, и они исследовала их одну за другой. Ее озадачила только фотография на удостоверении.
Девушка взяла документ, разглядывала фото, потом — Вьятта, качала головой. Вьятту показалось, что девушка приняла снимок за неудачное произведение искусства.
Он усмехнулся.
День прошел быстро, солнце начало заходить. Они еще немного попели друг другу песни, которых ни тот, ни другая не поняли, но оба наслаждались звуками.
Лишь позже Вьятту пришло в голову, как мало любопытства они проявили. Они совсем не говорили. Eй не был интересен ни его язык, ни его имя, и, странно, Вьятт весь день ощущал, что в словах нет никакой необ ходимости. Двое людей, не проявившие никакого любопытства и ничего друг от друга не требующие, провели вместе редкостный день. Они сказали друг другу одноединственное слово — «до свидания».
Вьятт, растерянный, тяжелой походкой вернулся на корабль.
Первую неделю Боклер использовал каждый час бодрствования, чтобы изучить язык планеты. С самого начала он почувствовал необычность и своеобразие этих людей. В чем-то их поведение было непонятным, хотя сами они на первый взгляд ничем не отличались от землян. Но… они никогда не проявляли ни страха, ни удивления. Только дети интересовались кораблем, вертелись вокруг, разглядывали. Остальные вернулись к делам, и когда Боклер, изучая язык, приставал к ним с вопросами, весьма немногие хотели тратить время на разговоры. Но они всегда были вежливы, и Боклер, проявив завидное упорство, начал преуспевать. На второй день, когда Вьятт вернулся после встречи с девушкой, Боклер доложил ему о некотором прогрессе.
— Прекрасный язык, — сказал Боклер, едва Вьятт успел войти. — Удивительно развит. Чем-то похож на нашу латынь — конструкции того же типа, но мягче, и более флективный. Я пытался читать их книгу.
Вьятт задумчиво сел и зажег сигарету.
— Книгу? — удивился он.
— Да. Книг у них много, но у каждого есть именно эта — они держат ее на почетном месте в доме. Мне надоело их спрашивать, что это такое — наверное, Библия или что-то в этом роде, — но они так и не потрудились мне рассказать.
Вьятт вздрогнул, мысленно уносясь прочь.
— Я их просто не понимаю, — задумчиво сказал Боклер, довольный, что у него есть слушатель. — Не могу постичь. Они разумны, сообразительны — но у них нет ни капли любопытства ни к чему, даже друг к другу. Господи, да ведь они даже не сплетничают!
Вьятт с довольным видом глубоко затянулся.
— Не кажется ли вам, что это каким-то образом связано с невозможностью видеть звезды? Вероятно, из-за этого замедлилось развитие физики и математики…
Боклер покачал головой:
— Нет, объяснение не в этом. Тут что-то не то. Вы заметили, какая неровная здесь земля, вся в колдобинах, сколько видит глаз, как после войны изрыта? Но эти люди клянутся, что никогда не воевали — в пределах человеческой памяти, а история у них не записывается, так что раскопать это невозможно. — Вьятт ничего не ответил, и Боклер продолжал: — Не вижу связи с отсутствием звезд. Но… Я не понимаю этих людей. Им на все наплевать. Когда приземлился наш корабль, помните?.. Им все равно…
Вьятт улыбнулся. В другое время, в любое другое время в прошлом его бы крайне заинтересовали эти факты, но только не сейчас. Он ощущал себя далеким от всего, и ему, как этим людям, было плевать. Проблема раздражала Боклера, который был зеленым юнцом и доискивался до причин. Она раздражала и Купера.
