Человек с отвращением швырнул ручку и заговорил вслух.
— Ну почему, — сказал он, — меня преследует эта сентиментальность, достойная школьника? Какая разница, одной жизнью больше или меньше, когда речь идет о грандиозном плане?
— Каком еще плане? — спросил Сандольфон-совесть.
— Ну как же? — сказал человек, разговаривая сам е собой, — ты что, забыл? Мой план помочь Смиту и всем другим. Он состоит из двенадцати основных разделов, стоимость, в среднем, по миллиарду долларов каждый.
И он стал мысленно повторять этот план, в то время как часы в углу неусыпным ходом отмечали течение времени.
Наконец, Сандольфон-совесть, зевнув, заметил:
— Я ничегошеньки в этом не понимаю. И не верю, что понимаешь ты. Сознайся. Ты мог помочь Смиту. И все же он умер несчастным. Это твоя вина.
Вдруг человек закрыл лицо руками.
— Нет, нет, — простонал он тихо, — нет. Это не моя вина. Почему они не могут оставить меня в покое? Они упрекают меня за все. Они ждут, чтобы я был всем — экономистом, вождем нации и Бог знает кем еще. Но все это слишком необъятно, и оно вышло из-под контроля. Я стараюсь, но могу только что-то сделать здесь, что-то исправить там, в то время как все течет само по себе, по инерции. Все так страшно сложно. Если я помогу Смиту, то процентная ставка по ближайшему займу возрастет-или еще что-нибудь в этом роде. Кроме того, еще этот сдвиг вправо в общественном мнении. Я не смею потратить больше денег на помощь Смиту до того, как пройдут следующие выборы. Это же совершенно ясно.
— Но Смит-то умер, — повторил Сандольфон-совесть.
— К черту Смита! — вскричал человек про себя. Если бы эти радикальные интеллектуалы, которые пристают со своим Смитом, сами взялись за эту работу, они быстро прекратили бы свое критиканство. В самом деле, это их вина. Если они так добросердечны и так мудры, почему они не сотрудничают со мной, почему не помогают мне? Почему, например, человек вроде Партингера, которого все считают таким проницательным — почему он не занимается ничем, кроме критики? У меня широкие взгляды. Никто не может обвинить меня в ограниченности мышления. Я наверняка выслушаю конструктивные практические предложения. В том, что никто так и не смог спасти Смита от его несчастий, виноваты такие люди, как Партингер.
Он снова взялся за перо и начал быстро строчить дальше: «Если бы злоязычные критики правительства хотя бы раз взяли на себя труд ознакомиться с его внутренними проблемами…» Глубоко озадаченный Сандольфон удалился, и после долгих поисков обнаружил окруженный деревьями коттедж, где человек, именуемый Партингером, лежа в кровати, размышлял при бледном, холодном свете луны, струившемся через окна. Вся комната была заставлена полками с рядами книг, среди которых были: Партингер «Социальные аспекты теории коллективизации»; Партингер «Зажелтино философии плановой экономики»; Партингер «Деньги, кредит и счастье людей», и с прочими подобными заглавиями, которые произвели на Сандольфона глубокое впечатление.
Желая снискать уважение такого человека, Сандольфон вошел в его мозг и обратился к нему под видом его собственной мысли:
— Смит умер в нищете. И вина за это лежит не на том человеке, котбрый: резко говорил с ним, и не на той женщине, которая отказала ему в крове, и не на тех людях, которые выгнали его с работы и не дали ему денег: — Правильно, — подумал в ответ Партингер. — Потому что они, как и Смит, рабы системы.
— Точно так же, — продолжал Сандольфон мысль, — вина не лежит и на человеке, управляющем государством; он сбит с толку и устал от своих обязанностей, с которыми не может справиться.
— И это верно, — самодовольно размышлял Партингер. — Он просто ограниченный политический оппортунист. Он не философ и не социолог, как я.
Сандольфона ободрило такое понимание, которое, казалось, сулило окончание расследования.
— Но тогда, — заявил он, — в несчастьях Смита виноваты вы. Ибо, если бы вы, с вашим гражданским умом, согласились бы научить этого человека в администрации, как помочь Смиту, предложили бы лучший план помощи Смиту, Смит был бы избавлен от своиж несчастий.
