Иные Миры - страница 48

Несколько раз мы собирались избавиться от будильника, выбросить его, но рука не поднимается.

Нам, привыкшим неразрывно связывать человеческое «я» с телом и внешностью определенного человека, трудно представить себе посмертную сущность, лишенную этого столь решающего для нас признака. Соответственно и говорить об этом мы можем не столько в понятиях, которые известны нам, сколько в их отрицании, освобождении от них. «В этом состоянии, – вспоминает одна из реанимированных, – вы не чувствуете себя ни женой своего мужа, ни матерью ваших детей, ни дочерью своих родителей. Вы есть только вы, полностью и абсолютно».

Известный русский философский мистик Успенский во время одной из своих медитаций пожелал встречи, контакта с умершим близким ему человеком. «Внезапно и безо всякого предупреждения мое желание оказалось выполнено, и я „увидел“ его. Это было не зрительное ощущение, и то, что воспринял я, было не чья-то внешность, но совокупность всей его жизни, которая вспышкой прошла передо мной. Эта жизнь и был он».

Этот опыт мистического восприятия посмертного бытия человека, как кажется мне, очень важен. В течение земной своей жизни личность рассекается временем на разные образы: вот ребенок, вот он же – школьник, юноша, взрослый человек, старик. Это как бы разные лики, плавно переходящие один в другой. Прежний исчезает бесследно, его место занимает следующий, чтобы так же исчезнуть и уступить место тому, что приходит ему на смену. В посмертном состоянии человеческая личность, очевидно, преодолевает этот разрыв и распад на разные лики и внешние образы. Как следует из опыта, пережитого Успенским, в посмертном состоянии личность вмещает в себя все моменты прожитой своей жизни, от первого, до последнего часа. Она представляет собой как бы сгусток всего, что он совершил, пережил, говорил или думал в течение этого времени. Очевидно, и внешний посмертный образ человека, если представить себе, что такой образ возможен, вмещает одновременно все его лики, от младенца до старика.

Сказанное свидетельствует еще раз, что реалии посмертного бытия не представимы в привычных категориях нашего повседневного опыта. То прямое знание, которое может открыться в результате озарения или мистической интуиции, столь же непередаваемо к невыразимо.

Это, как сказано было апостолом Павлом, «неизреченные слова, которые человеку нельзя пересказать».

В трудах апостола, дошедших до нас, есть сравнение – уход человека из жизни он сравнивает с участью зерна, которое бросают в почву. Чтобы снова возродиться в колосе, зерно предварительно должно умереть, уйти в землю. Так и человек: «сеется в тлении, восстает в нетлении…».

«сеется тело душевное, восстает тело духовное».

Повторю: «восстает в нетлении».

Этот странный случай, произошедший с камергером шведского короля, бароном Зульцем, показался ему столь необъяснимым, что он постарался возможно подробнее записать его в своем дневнике.

«Я встретил, – писал барон, – у входа в парк моего отца в его обычном костюме, с палкою в руках. Я поздоровался, и мы с ним долго говорили, направляясь к дому; уже войдя в его комнату, я увидел в постели крепко спящего отца; в этот момент призрак исчез; через несколько минут отец проснулся и вопросительно посмотрел на меня».

Среди тех, кто так или иначе соприкоснулся с подобным феноменом, кто оказался действующим лицом его или жертвой (провести различие здесь невозможно), есть люди, чьи имена вошли в историю, хорошо известны.

В 1810 году, когда Байрон, находясь в Греции, лежал с приступом жестокой лихорадки, люди, хорошо знавшие поэта, несколько раз видели его на лондонских улицах.

Статс-секретарь Пиль писал Байрону, что в те дни он дважды встречи его на Сен-Жерменской улице, причем один раз видел, будучи вместе с братом самого Байрона.

Отвечая на это письмо, Байрон писал с присущим ему сочетанием серьезности и иронии; «Не сомневаюсь, что мы можем – как, это нам неизвестно – раздваиваться: причем возникающий при этом вопрос о том, какой из близнецов в данное время действителен, а какой нет, предоставляю на ваше решение».