Сели за столик у окна. Официант тотчас принёс меню, поразившее их разнообразием предлагаемой еды.
— У нас всегда были лучшие молочные продукты в России, свежайшие, — сказал Николай Егорович.
— Чудесно! Давай закажем творог, сметану, сырники и кофе? Хочу худеть.
— Согласен. Хотя к чему тебе это модное поветрие? Ты у меня такая женственная, красивая. Как яхта.
— Тогда ты у меня крейсер, — засмеялась Наташа.
Когда официант принёс всё то, что они заказали, заботливо перемешала ему в стеклянную вазочку творог со сметаной, разлила по чашечкам кофе из сверкающего кофейника.
Они завтракали, обсуждали план походов и поездок предстоящего дня, когда Николай Егорович обратил внимание на двух мужчин, завтракавших неподалёку от них. Мужчины глаз не сводили с Наташи, обменивались какими-то замечаниями.
Николай Егорович подозвал официанта, рассчитался, и они пошли из кафе к лифту.
Только вошли в лифт, как вдогонку, придержав закрывающуюся дверь, вбежали те двое.
— Доброе утро! — доброжелательно сказал рослый, смазливый брюнет лет сорока. — Вам на какой?
— На третий, — ответил Николай Егорович.
— Какое совпадение! — сказал второй, коренастый, коротко стриженный. — Нам тоже на третий!
Оба во все глаза смотрели на Наташу.
Из остановившегося лифта вышли вместе. Эти двое направились, как конвоиры, по коридору в ту же сторону, куда и Наташа с Николаем Егоровичем. Она взяла мужа под руку.
— Да мы соседи! — воскликнул смазливый, когда они остановились перед дверью своего номера. — Мы живём рядом — в триста втором!
Николай Егорович обратил внимание на то, что замочная скважина триста второго номера опечатана пломбой красного сургуча.
Все это ему крайне не понравилось. И когда через полчаса они с Наташей выходили из гостиницы, он свернул по дороге к администратору, спросил, кто живёт в триста втором номере.
— Тоже сегодня прибыли из Москвы, — любезно сообщила администратор. — Прокурорские работники из следственного комитета.
…Наташе день показался огромным. Николай Егорович первым делом провёл её к домику, где когда-то жил с родителями, к школе, в которой учился. Через весь город поехали на трамвае в старинный парк с озером. Там взяли на прокат лодку. Катались. Потом ели мороженое на летней веранде.
К вечеру он понял, что все его памятные места, достопримечательности маленького города для Наташи скучноваты. Молодую столичную женщину здесь удивить было нечем.
К концу дня, не заезжая в гостиницу, они пришли в гости к тому другу детства Николая Егоровича, который бронировал им номер. Оказалось, тот созвал бывших одноклассников с семьями, устроил целое застолье. Они все любили Николая Егоровича и перенесли эту любовь на Наташу. Тут она повеселела.
В доме имелась гитара. Наташа устроила друзьям мужа целый концерт, играя на этой гитаре, исполнила одну за другой чуть ли не все песни, которые знала.
В конце концов гитару ей вручили в качестве запоздалого свадебного подарка.
В гостиницу вернулись поздно. Спать не хотелось.
— Теперь спой что-нибудь для меня, — попросил Николай Егорович. — Только для меня.
Наташа села в кресло у раскрытой балконной двери, взяла гитару, закинула ногу на ногу и стала петь песни Булата Окуджавы, которые любила больше всего.
Минут через двадцать в дверь постучали.
— А у вас тут весело! — сказал, входя, улыбчивый смазливый следователь. — Курили на нашем балконе, услышали райские звуки…
— Разрешите послушать? — проскользнул вслед низкорослый крепыш. — Можем подпеть. Кстати, меня зовут Саша, его — Серёжа.
— Видите ли, уже поздно, — Николай Егорович решительно встал со стула. — Без четверти двенадцать. Спокойной ночи.
— Детское время! — отмахнулся Саша, садясь на край кровати. — А мы люди взрослые.
В это время Сергей шагнул к растерянной Наташе, взял из её рук гитару, тоже присел на кровать и запел, перебирая струны:
Лишь только вечер затеплится синий,
Только звезды зажгут небеса
И черёмух серебряный иней
Уберёт жемчугами роса, —
Отвори потихоньку калитку
И войди в тихий садик, как тень.
Да надень потемнее накидку
И платок на головку надень…
Пел он, продолжая смотреть в упор на Наташу. Слова всем известного романса звучали в его устах как-то бесстыдно, даже похабно.
