Так или иначе мы с акулой потихоньку-полегоньку дошли на вёслах до берега, до лодочного причала. По пути акула начала было бунтовать, попыталась измочалить лодку в щепки, и поэтому мне пришлось вытащить весло из уключины и нанести ей удар в морду.
Я был убеждён, что серо-зелёная красавица случайно заплыла сюда из Средиземного моря через Дарданеллы и Босфор.
Рыбаки, как обычно околачивавшиеся на причале, помогли вытащить добычу. Объяснили, что этот вид акулы называется катран. Образцы гораздо меньшего размера иногда попадаются в сети. Однако такого крупного экземпляра никто из них никогда не видел. Один из рыбаков тотчас предложил продать ему за хорошие деньги акулью печень, так как, по слухам, жир, вытопленный из неё, — лучшее средство от чахотки и рака.
Я, конечно же, не соблазнился. Хотя рыночные торговки прождали меня напрасно и давно ушли и я не заработал ни на оплату номера в гостинице, ни на обед.
Я сбегал к ближайшему телефону-автомату и позвонил своему другу, хозяину лодки, капитану первого ранга в отставке Георгию Павловичу Павлову. Объяснил ситуацию.
Минут через двадцать он подъехал к причалу на такси, да ещё догадался привезти с собой плотный мешок для хранения зимней одежды, куда мы и засунули акулу вниз головой. Хвост её торчал наружу.
Когда мы поехали, акула очнулась. Сбила хвостом фуражку с головы таксиста. Досталось и нам с Георгием Павловичем.
Домик, где он жил с женой и взрослой дочерью, стоял во дворе за каменной оградой в двух шагах от управления порта.
В этом дворе Георгий Павлович немедленно приступил с помощью топора к разделке акульей туши. Жене и дочери велел тем временем соорудить костёр и подвесить над ним чан, полный воды, сдобренной солью, перцем, лавровым листом и прочими пряностями.
Меня же, видя, что на мне лица нет от усталости, за ненадобностью отправили спать в тихую комнатку, затенённую шторами. У меня ещё хватило сил стянуть с себя просоленную брезентовую робу и умыться. После дня, проведённого на море, в двадцать пять лет спишь, как молодой бог!
Разбудило чувство голода. И запах. В дом вносили миски с отварной акулятиной.
Но прежде чем усадить за стол, Георгий Павлович подвёл меня к подоконнику.
Там между горшков с геранями стояло блюдечко. Оно было наполнено водой, и в этой воде мерно сокращался округлый кусочек мяса.
— Сердце твоей акулы, — почему-то шёпотом сказал Георгий Павлович. — Чуть подсолил воду, и вот оно бьется…
Мне стало не по себе.
Акулье мясо оказалось деревянистым, невкусным, несмотря на все ухищрения хозяек.
Ночью я несколько раз подходил к подоконнику, зажигал спички. Оно билось, без крови, без вен, без аорт. Таинственно выполняло потерявшую смысл работу.
И этого смысла лишил его я.
Сердце акулы билось ещё сутки! Чем дольше сжимался и разжимался этот трогательно маленький кусочек жизни, тем больше охватывало меня запоздалое чувство вины.
Он опустил руку с постели, попытался нашарить на ковре письмо с прихваченной скрепкой групповой фотографией.
Очевидно, нужно повернуться на бок, ниже опустить руку. Но для этого требовалось лишнее усилие.
Над изголовьем горел не погашенный с ночи свет. Вчера он перенёс письмо из рабочего кабинета в спальню, чтобы ещё раз поглядеть на фотографию. Если бы не она, аппаратчики не передали бы письмо секретарю и тот не положил бы его в особую папку. Письмо, как это принято, было вынуто из конверта, следовательно, без обратного адреса. В любом случае конверт наверняка остался в отделе писем.
Он всё-таки заставил себя повернуться к краю постели, опустил руку, нашарил письмо на ковре. Снова улёгся на спину.
Голова не то чтобы кружилась, но какая-то дурнота опять расходилась по всему телу. Последнее время он стал замечать, что каждое усилие даётся не без труда, стал ловить себя на том, что заранее рассчитывает каждый шаг, каждое движение…
Вспомнилось, как в прошлом мае он, одинокий старик, пригласил сюда на маёвку Климентия, Никиту, Лазаря и Лаврентия. Сами делали шашлык у костра над ручьём, пили, пели «Сулико», «Смело, товарищи, в ногу». Подвыпившие Никита и Берия отвратительным дуэтом исполнили песенку из «Волги-Волги»: «Отдыхаем — воду пьём, заседаем — воду льем…» Потом всегда моложаво выглядящий Климентий пустился в пляс, стал, словно барышня, кружить с платком вокруг него, Сталина, вызывая на танец, и вдруг остановился, пристально глянул.
