— Как сказать…
— Жена вас, наверное, любит?
— Кажется, любит… с трудом.
— Что это значит?
— Я, видите ли, трудный человек. Многие так говорят. Папаша даже слово какое-то выдумал — ортодокс. На «обормот» похоже.
— Ортодокс — это значит непримиримый или упрямый.
— Во-во.
— Видимо, женщинам надо доставлять иногда маленькие радости. Почему бы вам, идя с работы, не купить, ну, например, букет фиалок?
— А зачем?
— Вот увидите, как это подействует на вашу жену. Нетерпеливый звонок, она открывает дверь, вы на пороге с цветами. Жена в восторге…
— Все не так. Я прихожу с цветами, отпираю дверь своим ключом, жены нет…
— Но почему же?
— Потому что она живет на старой квартире.
— То есть как?
— Осталась с моим отцом и с Натальей.
— Чем же она это мотивировала?
— Тем, что я идиот.
— В каком смысле?
— Малый со сдвигом.
— То есть вы совершили поступок, который жена сочла неразумным?
— И не один.
— Что же случилось?
— Ничего особенного. Предложили мне работу в ПТУ… с квартирой, а я отказался.
— А что за работу предложили в ПТУ?
— Мастером, настройщиков обучать.
— Денег меньше?
— И денег меньше.
— Но ведь это почетно: готовить кадры, воспитывать молодых рабочих…
— Я не хочу никого воспитывать. Я сам хочу работать. Для этого есть пенсионеры. У них авторитет, опыт, их скорей послушают. Меня пятилетняя Нюшка и та не слушается…
— Кто это — Нюшка?
— Дочь… Я из цеха уходить не собираюсь. Пусть даже и в отдельную квартиру. Раньше-то мы с отцом в двух комнатах жили, как цари. А сейчас уже шестеро стало нас в этих двух комнатах. А комнаты маленькие, тесно. Отец свою желудком называет. Пойду, говорит, в желудке полежу. Да еще дети. Нюшке пять лет, Леньке папашиному — семь. Он ей видите ли, дядей приходится. В общем, жена и начала меня пилить, чтобы я шел в ПТУ… с квартирой. Работа чистая, в одну смену, при галстуке ходишь… У нас с жильем давно все это тянется. В прошлом году чуть было не выгорело. Квартиру давали, тип один из бриза меня обошел…
— Прохвост какой-нибудь?
— Да я его толком не знаю. Старичок… Надо было идти, доказывать… Посмотрел я на его лысину и махнул рукой. Ну, куда с моей-то будкой против старика, неудобно…
— И не жалеете?
— Обидно, в общем… Сейчас бы подумал, прежде чем решать.
— Но факт остается фактом. Вы пренебрегли личными интересами.
— Вроде бы пренебрег… Дурака свалял. Капитулировал перед лысиной.
— Но вы испытали моральное удовлетворение?
— Что-то вроде.
— А нет ли во всем этом некоторой доли тщеславия? Мол, все кругом будут говорить о моем благородстве…
— Хоть бы и так. Разве это важно! Лишь бы делать по совести.
— Слушайте, я уже полчаса с вами беседую, а конца не видно. Не будем отвлекаться.
— Не спешите. Все равно обеденный перерыв начался. Есть хотите? Мне каждое утро соседка завтрак сует.
— Симпатичная?
— Весьма. Ей семьдесят четыре года… Держите. И кофе есть в термосе.
— Так, значит, вы переехали, а жена осталась? Но что конкретно было поводом для ссоры?
— Я уж не помню. Летом они хотели Нюшку в санаторий отправить, я не дал…
— Почему, если не секрет?
— Санаторий для больных, а Нюшка здорова. Есть нормальные детские сады. У них там какая-то Сима в горздраве…
— Ну, хорошо. Я все понимаю. Вы коммунист и живете для народа. Но ведь и я народ, и вы народ, и ваш отец народ, и ваша жена тоже. Даже Нюшка, и та народ. Надо же и о них подумать.
— Надо.
— Что же будет у вас с женой?
— Не знаю.
— Среди моих друзей четверо уже развелись. А начнешь расспрашивать, все говорят, ничего не произошло. Жили вместе, ходили к приятелям, спорили об искусстве, а потом оказались чужими. Один писатель говорил, что люди женятся не потому, что созданы друг для друга, и даже не потому, что испытывают взаимное расположение, а просто случайно оказываются вместе. Как будто невидимая рука выбросила на сукно горсть фишек, и две из них упали рядом…
— Бросьте, это у голубей такая жизнь. А человек, он может выбирать. Поэтому и ошибиться страшно…
— И все-таки времена Шекспира прошли.
— А настоящая любовь и во времена Шекспира была редкостью. Иначе он не сочинил бы Ромео и Джульетту.
— Но ведь ошибаются люди. Самые умные, самые честные и те ошибаются.
