В сентябре на фестивале в Торонто грянула беда. (Я был среди разочарованной публики на вечере закрытия фестиваля). Две части, Андерс и Рокуэлла, не заслужили ничего, кроме всеобщего презрения. История Родригеса была в целом встречена одобрительно. Тарантино, не вполне принятый публикой, оказался где-то посередине. Прокат «Четырех комнат» продолжался около двух недель в 1995 году, затем фильм исчез с экранов.
Тарантино, потрясенный сокрушительным провалом картины, насколько мне известно, не дал ни одного интервью о «Четырех комнатах». Жаль, его комментарий к своей части фильма сослужил бы ей хорошую службу, начни он хотя бы с того, какой это реверанс голливудским комедиям (особенно «Посыльному») Джерри Льюиса.
За несколько дней до показа «Четырех комнат» в Торонто я снова представился Тарантино и спросил, не обременит ли его еще один мастер-класс в Бостонском университете. «Спасибо, — ответил он вежливо, — но я собираюсь в долгий отпуск». Однако три месяца спустя Тарантино опять был на публике. В начале 1996-го он воспрял духом — и снялся у своего друга Роберта Родригеса в вестерне-ужастике «От заката до рассвета». Сценарий был его, поэтому для продвижения фильма он согласился на журнальные интервью.
Казалось, к нему вернулся былой поп-культурный дух. Беседуя с Доном Гибалевичем из журнала «Эксцесс», он восторженно нахваливал свежие гонконгские боевики. Но даже в развеселом интервью, данном им совместно с Джульетт Льюис (партнершей по фильму «От заката до рассвета») Мим Юдович из «Деталей», Тарантино неожиданно выказал недовольство по поводу своей раскрученности в прессе.
— Это удивительно, — признается он, — потому что, читая собственные интервью, я просто дурею и становлюсь крайне мнительным… Никому не вынести такого рода самосознание — ни с того ни с сего вдруг начинаешь бояться самого себя.
В разговоре с критиком Джимом Хоберманом Тарантино дал волю чувствам. Он посетовал на вышедшие ранее биографические очерки о нем, в которых усмотрел чрезмерную предвзятость:
— Если критики хотят подняться, говоря обо мне гадости, — что ж, семь футов под килем.
У него произошел болезненный разрыв с соавтором по написанию сценариев Роджером Эйвери.
— …Нечего особо печалиться об этом. Просто меня еще никто так не предавал из моих близких…
Его актерские работы продолжают раздражать прессу, но он намерен и дальше сниматься, даже «если критикам это кажется издержками звездной болезни».
Тарантино вконец истерзали навешиваемые на него стереотипы:
— Говорят, будто я проживаю всю свою жизнь в кино, будто оно пожирает меня. Это ложь! Я живу гораздо более насыщенной жизнью, чем большинство из тех, кого я встречал!
Как он планирует стряхнуть с себя это тяжелое бремя?
— Я собираюсь в годичный отпуск, — признался Квентин. — Почитать книжки, пообщаться с друзьями, просто отдохнуть.
Он последовал принятому решению выйти из света прожекторов, и съемки «Джеки Браун» были совершенно отгорожены от внешнего мира. Журналисты и ТВ не допускались. На завершающем этапе Тарантино дал только одно интервью — Линн Хиршберг из «Нью-Йорк таймс мэгэзин». Статья называлась «Человек, который все переменил» и представляла читателю уже вдумчивого, степенного, зрелого Тарантино, переехавшего к тому времени в «роскошный особняк на Голливудских Холмах».
Говорил он, разумеется, о выходящем на экраны фильме «Джеки Браун» и коснулся того, насколько персонаж Сэмюэла Джексона — Орделл, жестокий, склонный к садизму афро-американский мошенник, — на самом деле автобиографичен.
— Если бы у меня не было желания снимать фильмы, я бы закончил, как Орделл, — сказал он Хиршберг. — Я не стал бы почтальоном или работником телефонной компании, или торговцем, или продавцом золотишка по-малому. Я бы впутывался в одну аферу за другой и в конце концов угодил бы в тюрьму.
Тарантино сетует на американских журналистов, которые постоянно ищут встреч с ним и в то же время обвиняют его в общедоступности, называя его «мастером саморекламы». Далее Тарантино отмечает:
— Я не делаю ничего сверх того, что делает обычный актер. Я дал интервью не больше, чем любой другой актер.
