Он не в состоянии был выносить дольше раздирающий душу, хотя и тихий Зоськин плач. Подняв голову, он резко сказал:
— Прекрати!
Она и хотела бы прекратить, но никак не могла удержать ни слез, катившихся из глаз, ни коротких горловых рыданий, которыми давилась. Стыдясь своего плача, она находила в нем и что-то вроде утешения. Ее охватывала все большая жалость к себе, ко всей своей жизни, к погубленной судьбе. И постепенно все болезненные моменты стали утрачивать в этой жалости резкие контуры и растопились в огромную безграничную скорбь. Она боялась только, что Анджей закричит на нее. Но он не отзывался больше, снова лег и прикрылся сеном. Плач понемногу стихал в ней, уступая место все большей усталости. Наконец она стащила с плеч рюкзак, поглубже зарылась в сено, подобрала под себя ноги и, прижав руки к кружевам, с влажными от слез щеками, заснула.
Анджей очень долго лежал с открытыми глазами, вглядываясь в неизменно черный, мерцающий звездами клочок неба. Он потерял счет времени, предполагал только, что, должно быть, уже далеко за полночь. Наконец он стал впадать в тяжелое забытье, и уже как сквозь туман доносился до него грохот грузовиков, которые после большого перерыва снова стали двигаться по шоссе, как вдруг из этой оцепенелости и постепенного погружения во мрак вырвал его Зоськин голос: «Анджей, Анджей!»
И такой ужас звучал в приглушенном этом зове, что он тотчас пришел в себя и сел.
— Что случилось?
По чуть светлевшим во тьме очертаниям он догадался, что Зоська вскочила на ноги. В самом деле она стояла, так сильно дрожа при этом, что слышно было, как стучат у нее зубы.
— О боже! — только и выдавила она.
Видя, что ничего страшного не произошло, он решил обождать, пока она сама успокоится. Спустя какое-то время он снова спросил:
— Может, ты наконец скажешь, что случилось?
— Это было страшно, — начала она, уже немного очнувшись.
— Что такое?
— Мне снилось…
— Ах, сон!
— Постой, сон, но такого ужасного никогда еще в жизни не было, и будто все наяву происходило. О, боже! — У нее внезапно перехватило дыхание. — Мне снилось, что я вдруг проснулась, а тебя нет, все, как сейчас, только без тебя. Я вскочила и стала звать тебя и вдруг почувствовала, что сено ползет у меня из-под ног и я лечу в страшную пропасть. Падала я ужасно долго, пока не почувствовала боль, вот тут, — она прижала руки к груди, — это было так, будто острие какое-то вонзилось мне в самое сердце…
Когда она умолкла, Анджей снова улегся.
— Анджей! — шепнула она.
— Что?
— Если б ты знал, какое это было жуткое чувство…
— Представляю. Но поскольку, как сама видишь, ты не свалилась со стога, а стоишь, может, все же ляжешь и заснешь?
— Насмехаешься.
— Вовсе нет. Только предупреждаю, что завтра утром ты никуда не будешь годиться, а нас ждет дорога.
— Это верно, — задумалась она. — О боже, куда же мы так будем все идти да идти?
Поскольку Анджей не ответил, она постояла с минуту в надежде, что он отзовется хоть словом. Но, видя, что ничего не дождется, улеглась в прежней своей позе и быстро, незаметно для себя, уснула.
Зато Анджея сон совсем покинул. Напротив, он чувствовал в себе некую бодрящую трезвость, необычайную остроту видения, чуткость. И столь сильными были это внутреннее напряжение и готовность, вроде бы ни с чем конкретным не связанные, что минутами он испытывал страх. Он лежал без движения, заглядевшись во фрагмент звездного неба; тишины, какая стояла вокруг, не нарушал ни малейший шелест. По мере того как шло время, им овладевало спокойствие, но одновременно росла и его встревоженность этим спокойствием.
Было еще темно, когда внезапное решение вдруг заставило его вскочить; он сел и стал прислушиваться к дыханию жены. Оно было ровное — как обычно при глубоком сне. Тогда он осторожно, медленно и как можно более тихо сгреб с себя сено, вскинул рюкзак на плечо и встал. Снова внимательно прислушался. Зоська дышала все также ровно. Он придвинулся к краю стога и стал быстро сползать вниз. Шум при этом получился незначительный, немного сена посыпалось ему на голову. Он прижался к стогу и переждал минуту. Чуткость и трезвость, которые он ощутил в себе пару часов тому назад, в сочетании с уверенностью и решительностью, не покидали его, но и тревога жгла все сильнее. В какую-то минуту напряжение достигло такой степени, что ему захотелось, чтобы Зоська пробудилась и позвала его. Но была тишина.
