Петр-Амая едва не проскочил поворот.
Деревья вплотную подступали к дому доктора Кристофера Ноблеса, к широким окнам, затеняя их. Ворота бесшумно раскрылись, пропуская машину во двор.
Кристофер Ноблес стоял на крыльце в простой белой рубашке, в полотняных брюках, на ногах — соломенные плетеные сандалии. Легкий ветерок пушил редкие седые волосы. Невольно вспомнилось описание внешности Кристофера Ноблеса в старой книге Евгения Таю: «Крис весь зарос густыми вьющимися волосами: и борода, и густая шевелюра на голове, усы — все было обильно, чрезмерно, но как-то удивительно шло этому веселому, жизнерадостному человеку…»
Старик был очень худ. Долгое пребывание на сквозняках истории отразилось на его облике. Внешность старого Кристофера Ноблеса напоминала изношенную до крайности когда-то дорогую одежду, несмотря на то что к ней, по всей видимости, относились с величайшей заботливостью, холили, нежили и берегли, как могли.
Но время неумолимо, безжалостно к телесной оболочке, а душе рано или поздно приходится покидать ее.
Однако в глазах старого ученого ярко светилась мысль, горел огонек интереса к жизни, да и голос, несмотря на дребезжание, был ясен.
— Дорогой Петр-Амая! Я чрезвычайно рад вас видеть и приветствовать в моем аляскинском доме!
Он обнял гостя, и Петру-Амае показалось на мгновение, что его обнимает скелет.
Кристофер Ноблес расспросил о знакомых на Чукотке, справился о здоровье коллег-ученых.
— Ну, а как ваш отец, Иван Теин?. Надеюсь, он не окончательно ушел в административную деятельность?
— По-моему, он что-то пишет, — осторожно сообщил Петр-Амая.
— Это хорошо, — с удовлетворением произнес Кристофер Ноблес и по-стариковски потер сухие руки. — Надеюсь успеть прочитать его новый роман.
Посередине большой гостиной, в большом камине, к удивлению Петра-Амаи, жарко пылали дрова.
— Что-то прохладно сегодня, — зябко поежился хозяин. — А потом, как это прекрасно — беседовать с гостем у живого огня!
Все стены большой гостиной занимали книжные полки, между ними виднелся экран очень дорогого голографического телевизора. В простенке висела мастерски сделанная копия известной картины Хуана Миро «Ферма». В конце прошлого века оригинал картины находился в нью-йоркской квартире писателя Эрнеста Хемингуэя, купившего ее у художника в годы голодной парижской молодости.
На низком столике из цельного среза гигантской секвойи были разложены газетные вырезки, журналы, фотографии, большие и малые магнито- и видеокассеты.
— С большим интересом слежу за ходом строительства Интерконтинентального моста и свой день начинаю с того, что знакомлюсь с последними новостями с Берингова пролива. В мире, пожалуй, не осталось ни одного информационного органа, который в том или ином виде не проявил интереса к величайшей стройке века. Даже «Тихоокеанский вестник», обычно собирающий всяческую грязь со всего света, поместил вполне объективную статью некоего Роберта Люсина.
Петр-Амая с любопытством взял вырезку. Он слышал об этой газете как о редком, но живучем феномене. В ней часто публиковались давно забытые истории распрей и споров в бассейне Тихого океана.
— А Люсин русский, что ли? — спросил Петр-Амая.
— Типичный тихоокеанец, — ответил Кристофер Ноблес. — В его крови — все народы и все племена той части планеты…
Петр-Амая быстро пробежал глазами статью, в которой говорилось о «моральной травме», нанесенной жителям острова Малый Диомид в связи с утратой ими родины.
Из боковой двери появилась женщина и поставила чашки с кофе на стол.
— Что же, начнем беседу, — сказал Кристофер Ноблес, приглашая к столу гостя.
Петр-Амая обстоятельно рассказал о работе над книгой, сообщил о том, что ЮНЕСКО берется издать эту книгу в переводе на крупнейшие языки мира.
— Материала у меня столько, что хватит не на одну книгу, — продолжал Петр-Амая. — Историческую часть я хочу расположить так, чтобы она служила центральной мысли, как бы иллюстрировала мечту человечества о вечном мире и вечной дружбе. И вот, если взять эту идею за центральную, тогда и само нынешнее строительство моста обретет черты материализованной мечты людей…
