— Петр-Амая! Что-то ты там засиделся в Париже? Пора возвращаться.
— Через месяц буду, — ответил Петр-Амая.
Экран погас, его льдистое поблескивание стало раздражать Метелицу, и он, отвернувшись от экрана, спросил:
— А там как дела?
Иван Теин сразу догадался, о чем речь.
— Ничего не могу понять, — пожал он плечами. — Ни одного вопроса от нее, ни одного о ней… Что-то у них там случилось.
— Да, странно, — пробормотал Метелица.
— Джеймс Мылрок приглашает нас на торжество по случаю бракосочетания Перси Мылрока-младшего и Френсис Омиак… — сказал Иван Теин.
Френсис так и не могла понять, как все получилось. И раньше это настроение приходило к ней, как только она слышала звук сягуяков и старинную мелодию, в которой основную тему вели женские голоса, иногда даже затеняющие мужское пение. Что за волшебство в этом старинном напеве, дошедшем до двадцать первого века через тысячелетия радостей, печалей, трагедий, когда смерть черным покрывалом занавешивала вход в каждое жилище? Быть может, в этом напеве и в строгих движениях танца отразился опыт особого психологического воздействия на человека, подготавливающего его к главному деянию на этой земле, деянию, служащему продолжению рода?
Френсис забыла обо всем другом, когда исполняла древний танец вместе с Перси. Как будто никогда не было на свете Петра-Амаи, прекрасной ночи в покинутом жилище на осиротевшем острове Иналик и утреннего костра…
Когда смолкли бубны, еще некоторое время и танец, и слабеющее эхо священной песни держали ее в напряжении, сознание медленно возвращалось к ней, словно она пробуждалась ото сна, пробуждалась от клубящихся в затуманенном мозгу грез. Френсис оглянулась, и на том месте, где стоял Петр-Амая, вдруг увидела пустоту. Там уже стоял другой человек, какой-то репортер нацеливал на нее объектив магнитного видеотайпа, но Френсис не видела его — для нее там была пустота.
И она догадалась обо всем, поняла.
От Кинг-Айленда отплывала парусная лодка, и Френсис осознавала, что ее уже не догнать даже на самом быстроходном катере. А ритуальный танец продолжался. Теперь в круг вышли Джеймс Мылрок и Ник Омиак, чтобы продолжить и подтвердить то, что только что исполнили Перси и Френсис.
Молодые люди отошли, чтобы дать пространство отцам.
Френсис поглядывала на море, и горе сжимало ее маленькое сердце. Теперь она с особенной ясностью понимала, как она мала по сравнению с огромным миром, миром обычаев, условностей, вековых привычек, всей той инерции жизни, которая движет поступками людей с древних времен. В сознании мелькнула картинка, прикрепленная обыкновенными канцелярскими кнопками к стене в мэрии: Иналик, снятый с космической высоты, со спутника. Он был такой маленький, такой незащищенный, словно крохотная птичка, отставшая от стаи в бурном море.
Отцы танцем закрепляли союз, который послужит для продолжения иналикского рода на новом берегу.
Древняя песня то высоко поднималась в небо, то стлалась над землей, стекая на морское побережье, вместе с попутным ветром пытаясь догнать убегающую парусную лодку. В этом танце почти не было слов. Но каждый коренной иналикец, как и любой житель Берингова пролива, знал глубинный смысл каждой ноты, каждого возгласа.
Люди в тишине внимали песне, смотрели танцы, может быть, вспоминая свое прошлое или предполагая будущее.
И еще: люди сознавали, что соединение двух молодых жизней на новом месте — это добрый знак, залог светлого будущего.
Едва дождавшись окончания танца отцов, Френсис помчалась домой, чудом не скатившись с крутого обрыва в море.
Она влетела в просторный тамбур, оснащенный какой-то аппаратурой, наполовину еще не включенной, пересекла холл, затянутый пестрым самогреющим ковром, ворвалась в свою комнату, украшенную уменьшенной копией голографического изображения Интерконтинентального моста, и бросилась на кровать.
Закрыв глаза, она снова увидела убегающий в море парус, услышала ветер с напевом древней ритуальной песни, и такая тоска была у нее в груди, что хотелось заплакать во весь голос. Но не было слез, не было сил.
В таком настроении у нее даже не было сил связаться с Петром-Амаей.
