Метелица слушал Ивана Теина, внутренне соглашаясь с ним. И впрямь, насколько неисчерпаемым оказался, по ленинскому выражению, атом, настолько же бездонным и сложным предстал человек, и нет конца и края его самопознанию, движению его многообразной души. А может быть, мечта об идеальном человеке так же несбыточна, как достижение абсолютной истины?
— К нынешнему времени, — продолжал Иван Теин, — мы все же добились такого отношения к труду, что труд воистину стал потребностью человека, неотъемлемой частью его существования. Конечно, мы теперь удивляемся тому, что были времена, когда труд был наказанием. Слабость христианской религии не в том, что в священных книгах множество несообразностей и несоответствий, а в утверждении, что труд был дан богом человеку в наказание за его грехи. А это в корне неправильно: труд — это главное отличие человека от животного, содержательный, творческий труд, дающий радость и удовлетворение. И чем лучше работает человек, тем полнее и радостнее у него жизнь. И это самое главное, самое истинное, что мы сегодня имеем…
Хью Дуглас прилетел в назначенный им день уже к вечеру.
Иван Теин с Метелицей встречали его на посадочной площадке, под высокой причальной мачтой. Долго гасла вечерняя заря над покрытыми снегами южными холмами. Свечение неба было таким сильным, что даже Дальний Хребет сиял своими зубчатыми вершинами, освещенными уже скрывшимся за горизонтом солнцем. Ближние холмы матово отсвечивали алым, теплым светом.
На противоположной половине небосвода показалась луна с уже заметной щербинкой на краю светящегося диска.
Вертостат показался с северо-восточной стороны, на глиссаде снижения. Это была малая машина: Хью Дуглас летел один, без сопровождения. Это обрадовало Метелицу: значит, будет возможность подробно обо всем побеседовать. И то, что американец летел к исходу дня, говорило о том, что он намеревался заночевать.
Вертостат медленно опускался на площадку, примериваясь на отмеченные специальными знаками автоматические захваты. В большой прозрачный колпак кабины, похожий на выпученный рыбий глаз, хорошо была видна сосредоточенная фигура. Через мгновение, посадив машину и убедившись, что она прочно закреплена, Хью Дуглас отпустил рычаги и, повернувшись к встречающим, широко улыбнулся.
— Очень рад вас видеть, мистер Теин! Здравствуйте, Сергей Иванович!
Иногда Хью Дуглас пытался разговаривать по-русски: он знал несколько выражений, которые, однако, произносил так безукоризненно и точно, что часто этим вводил в заблуждение мало знакомых, полагавших, что американец отлично знает русский.
— Погода прекрасная! — с подъемом уже по-английски произнес Хью Дуглас. — Я не мог отказаться от искушения и пролетел над всей трассой моста. Стыковку можно производить уже через неделю. А что касается надводных опор — они просто прекрасны!
Метелица отметил про себя, что на этот раз Хью Дуглас, который вообще-то не отличался сдержанным характером, казался возбужденным более обычного, и это показалось хорошим признаком. Должно быть, поездка в Вашингтон была полезной и плодотворной.
— А как же строганина и мороженая морошка? — весело и громко спросил американец, усаживаясь вслед за Метелицей в большой крытый снегоход.
— Мы сегодня будем ужинать в президентской столовой, — с загадочным и важным видом произнес Иван Теин.
— Что это значит? — заинтересовался Хью Дуглас.
— Увидите…
Снегоход промчался над снежной лагуной, направляясь к уэленской гостинице.
Президентская столовая, по предложению Ивана Теина и в соответствии с пожеланиями специальной группы по обеспечению визита высоких гостей, была устроена на том же этаже, где располагались президентские апартаменты. Не очень большая комната с громадным окном на лагуну и старый Уэлен. Панели, декорированные молодыми оленьими шкурами, доходили до половины высоты стен, а дальше — белая ткань. Этот контраст придавал удивительный уют помещению, и в то же время белый потолок, белые наполовину стены как бы дополняли простор столовой.
Ивану Теину и Метелице пришлось подождать, прежде чем Хью Дуглас появился в столовой.
