— Думаю, что они здесь долго не задержатся, — сказал Метелица.
— А хлопот, будто они собираются поселиться здесь навеки, — ворчливо заметил Иван Теин.
— Зато у тебя появится возможность прибить на стене уэленской гостиницы мемориальную доску по случаю этого знаменательного события.
— Ну уж за этим дело не станет.
Из гостиницы путь лежал на берег замерзшей лагуны. Вдали, за облитой лунным светом лагуной, темнели яранги.
— Знаете, — признался Метелица, — я тут недавно пережил такое, что стыдно признаться. Заблудился в пургу.
— Как же это случилось?
— Да вот, решил пройти пешочком от Главного здания до Инженерного корпуса и полностью потерял ориентировку.
— В пургу это бывает даже с опытными охотниками, — утешил Иван Теин. — Видимо, в быстром движении воздуха и снега есть какое-то особое воздействие на способность человека определять себя в пространстве. Знаете, Сергей Иванович, даже с компасом можно заблудиться в пургу. От трения снег электризуется, и магнитная стрелка начинает метаться по всему циферблату. А уж человек и подавно! Кружит и кружит, это в лучшем случае, а чаще идет совсем в другую сторону.
— Ужасное состояние беспомощности я пережил! — со вздохом признался Метелица. — Будто кинули меня на глубину, не умеющего плавать.
Так, разговаривая, Иван Теин и Метелица незаметно дошли до макета-моста, прошлись по нему на морскую сторону Уэленской косы, к торосам. Теперь всюду: от морского берега, с лагуны, со старого Уэлена, со стороны новых домов, с любой точки можно увидеть макет-мост, удивительно вписавшийся в суровый арктический пейзаж.
Издали он казался каким-то неземным кораблем, легким, летящим над белыми снегами и синими льдами Чукотки.
Лунный свет почти затмил звезды, и серебристое сияние казалось вещественным, жидким, обливающим всю землю, сугробы, нагромождения торосов у берега.
— У меня такое ощущение, что это не мы, а наши собственные тени идут, — вдруг произнес Иван Теин.
Метелицу поразило это точное определение удивительного состояния, и он отозвался:
— Невольно думается о вечности…
— Скорее о том, что останется после нас, — задумчиво проговорил Иван Теин. — Последнее время я не то что смирился с тем, что рано или поздно придет время уйти. Здесь, как говорится, спорить не о чем. А вот что останется после нас, каким будет будущее? Эта мысль все чаще навещает меня.
— Это вы верно заметили… Что будет после нас? Ведь будущее произрастет на том, что мы оставим, чему научили наших детей, какие моральные и материальные ценности мы им передали.
— Насчет материальных, — усмехнулся Иван Теин, — как раз бесспорно: социализм доказал способность создавать материальное изобилие, способное удовлетворить любое разумное желание человека. Мы на пороге того времени, когда вековая забота человека о пище и крове будет решена раз и навсегда. Но создали ли мы того человека, о котором мечтали и наши предшественники, и мы?
— То есть соответствуем ли мы сами нынешнему уровню материального производства? — продолжил вопрос Метелица.
— Именно, — кивнул Иван Теин.
Метелица долго не отвечал. Он смотрел в лунную даль замерзшего моря, словно пытаясь там отыскать ответ: чем будет заниматься человечество, когда накормит, оденет, обеспечит жильем себя? Пустится в космические дали? Или начнет искать новый смысл жизни? Совершенствовать себя?
— Наверное, каждый в отдельности всегда найдет те или иные недостатки у себя лично или у другого…
— Притом чаще не у себя, — усмехнулся Иван Теин.
— Но что касается всего советского общества, то я могу с уверенностью сказать, что в целом оно достаточно зрело и ответственно и за свое время, и за свою миссию на земле… Конечно, мы страшно много и времени и сил потеряли, защищая наш строй, наши идеи, право на существование. Гражданская война, затем кровопролитнейшая битва с фашизмом, а потом изнурительная гонка вооружений, холодная война с ее отливами и приливами, которая едва не закончилась гибелью всего человечества. И несмотря на все это, шло воспитание и создание нового человека. Не идеального витринного богатыря с подчеркнутой мускулатурой, не попугая и начетчика, готового без всякого размышления и разумения проглотить любую идей) и директиву, а человека широко мыслящего, доброго и отзывчивого, терпимого к чужим заблуждениям и поискам истины, уверенного в том, что человек по своей природе добр и отзывчив так же, как и он сам.
