Теин подъехал к причальной мачте почти одновременно с дирижаблем. Нос серебристого корабля мягко коснулся автоматического захвата, и из чрева корабля, точнее, из подвешенной гондолы выдвинулся мягкий трап.
Кроме Джеймса Мылрока, пассажиров до Уэлена не было.
— Рад тебя видеть в добром здравии, — произнес Теин и обнял гостя.
Дирижабль отцепился от причальной мачты и взял курс на юг, к заливу Святого Лаврентия.
— Разве не обратно летит? — удивился Теин, провожая взглядом удаляющийся корабль.
— Там еще один пассажир, — сказал Мылрок. — Кристофер Ноблес.
— Историк? — удивился Теин. — Тот, который писал о древних обычаях Берингова пролива? Сколько же ему лет?
— Он самый, — подтвердил Мылрок. — А лет ему, наверное, все сто будет, если не больше. Летит из Вашингтона в Анадырь. Какую-то книгу затевает в связи со строительством. Старик говорит, что знал о будущем мосте еще в прошлом веке. Будто бы такая секретная договоренность была между нашими странами.
— Странно, — недоверчиво пробормотал Теин.
Снегоход шел бесшумно, позволяя свободно разговаривать. Да и Теин держал небольшую скорость, позволяя гостю оглядеться.
Остановились у охотничьей яранги.
— Как хорошо вы сделали это! — воскликнул Джеймс Мылрок, разглядывая Уэленскую косу.
Он подошел к стойке, встал под поднятую на подставку байдару, посмотрел наверх.
— Скоро байдары на берег!
— Послезавтра, — ответил Теин, убирая в ярангу охотничье снаряжение.
Теин и Мылрок снова уселись на снегоход и, таща на буксире добычу, направились к домам.
Ума, жена Теина, уже стояла у порога жилища с ковшиком воды: согласно древнему обычаю нерпу «поили» водой у порога прежде чем внести ее внутрь.
Никто не помнил значения этого обряда, но без него как-то не было бы завершенности.
Ума облила голову убитой нерпы, потом подала ковш с остатком воды охотнику. Теин отпил из ковша и с силой выплеснул оставшиеся капли в сторону моря.
Только после этого гость поздоровался с хозяйкой и добычу внесли в дом, в просторную кухню, где имелся закуток для обработки.
— Опять звонили из Москвы, — напомнила Ума. — С телевидения.
Рабочая комната Теина была просторная, с огромным, почти во всю стену, окном, обращенным в сторону моря. В кристально чистые стекла как бы вписывались покрытая льдом и снегом лагуна и старый Уэлен на косе с ярангами и байдарами, еще стоящими на подставках.
Остальные стены занимали книжные полки. Книги, книги от пола до потолка. На русском, эскимосском; чукотском, английском языках. И еще картины. Одна из них почти повторяла ту, что открывалась из окна, — старый Уэлен. Но изображение не было вымыслом: это был вид Уэлена тысяча девятьсот двадцать шестого года.
В дальнем от входа конце стоял большой письменный стол из некрашеного дерева со стареньким компьютером, с экраном-дисплеем и блоком памяти, а недалеко от двери — низкий чайный столик с сиденьями — китовыми позвонками.
Дом Теина был хорошо знаком Мылроку, и он, раздевшись, уверенно направился к чайному столику, на котором в термосе, как он знал, был крепко заваренный древний напиток — чай.
Хорошее место выбрал Иван Теин для своего дома! А сам дом — это Литературная премия за книгу рассказов. В двадцать первом веке Литературная премия означала не деньги, которые и в старину мало что значили, а исполнение сокровенного желания писателя. Это могло быть какое-то необыкновенное путешествие, возможность изучения какого-нибудь предмета, проблемы (на это время лауреат получал содержание академика). А Иван Теин пожелал иметь хороший дом в родном селении и поселиться в нем и заняться древним делом своих предков — охотой на морского зверя. При этом он, конечно, продолжал писать…
Иван Теин уселся рядом с Мылроком, налил себе чашку чая и спросил:
— Что пьют в Америке?
— Все, что раньше пили, — ответил Мылрок. — Теперь еще прибавился «Китовый тоник». Его у нас пьет Адам Майна и говорит, что ему хорошо.
— Слышал, что наше правительство приобрело лицензию на производство этого напитка.
— Весь мир помешался на этом тонике, — проворчал Мылрок, с видимым наслаждением прихлебывая чай. — А по мне, нет ничего лучше хорошего чая…
