Интеллигенция в тумане - страница 50

* * *

Без пяти будущее | СОЛЬ

Вячеслав Раков /29 марта 2011

Будущее стучится в дверь, как судьба из пятой симфонии Бетховена. Такое чувство, что в настоящем появляются зияющие трещины, но в них пока ничто толком не просматривается. Будущее вернуло себе преимущество непредсказуемости и неожиданности. И, разумеется, апокалиптичности. Таким оно становится, пожалуй, в нулевые. До них будущее вело себя вполне пристойно и ожидаемо. Например, будущее 1960-х было почти ручным. Оно позволяло себя гладить по шерстке и представлялось продолженным технократическим настоящим. Будущее в то время творили фантасты. Артур Кларк составляет пошаговый план его освоения. В 2010 году он ожидал развертывание системы тотального слежения для искоренения преступности и появление портативных квантовых генераторов, извлекающих энергию прямо из вакуума. В 2012 году, полагал он, начнутся регулярные рейсы космических самолетов. На 2015-й придется расцвет нанотехнологий, полный контроль над атомным строением вещества, получение золота из других металлов и вообще торжество научной алхимии. Будущего не чуждались и политики: Никита Хрущев, в частности, ожидал коммунизма уже к 1980 году. Отношения с будущим были вполне дружескими, а местом встречи с ним, как ожидалось, станет прежде всего космос.

Космофилия, заправленная непрерывными виртуальными братаниями с инопланетянами, начинает постепенно сходить на нет лишь после свертывания амбициозных космических программ американцев и русских на рубеже 1960—70-х. В конце 1970-х Стругацкие пишут «Жука в муравейнике», книгу, в которой я с удивлением увидел иной космос — космос «странников», преследующих собственные, не слишком понятные нам цели. Это было некоторое отрезвление после эйфории 1960-х.

Три следующих десятилетия — 70-е,80-е и 90-е — космически окрашенное будущее в целом перестает интересовать человечество, а если это случается, как, например, в «Звездных войнах» Джорджа Лукаса, то будущее предстает как грубая земная проекция настоящего. Мир вновь стал геоцентричным, а настоящее стало интереснее будущего. Точнее, грядущее свершалось сейчас: по планете катилась волна либеральных революций, рушились последние тоталитарные режимы, люди пили, ели и веселились. Все было хорошо, особенно в 90-х (исключая, как всегда, Россию с ее очередным, на сей раз закрытым, историческим переломом и с ее фирменным, достоевским страдальчеством). То был уик-энд современной эпохи. Либеральный оптимизм Фукуямы значил тогда гораздо больше, чем нехорошие предчувствия Хантингтона о «столкновении цивилизаций».

«Понедельник» после «уик-энда» начался во вторник, 11 сентября 2001 года. Будущее вновь напомнило о себе, но на этот раз это было какое-то диковатое, безбашенное будущее. На протяжении нулевых оно надвигалось на нас медленно, но верно, тяжелой поступью. И не только из космоса. Оно двигалось по всем направлениям и лезло из всех дыр.

Какое-то время казалось, что 11 сентября — не репрезентативное событие, а, скорее, несчастный случай. По мнению обозревателя The Foreign Policy Чарльза Кенни, нулевые были лучшим десятилетием в истории человечества: увеличились продолжительность и качество жизни; значительно уменьшилась детская смертность; более четырех пятых населения Земли научились читать и писать; средний доход жителя Земли вырос на четверть: до 10 тысяч 600 долларов в год. Это исторический максимум.

Все это так, но наряду с этим мы видим и обратное: приходят в движение народы, все границы стали проницаемыми — планета превращается в огромный миксер. Стратегия мультикультурализма, возможная только при сохранении известных культурных границ, перестает работать и это создает угрозу разрушения современного этнокультурного ландшафта. Фукуяма все более отходит на второй план, зато все более востребован Хантингтон.

В 2008 году мир вступил в финансовый кризис, природа которого не вполне ясна. Непонятно и то, как долго он продлится, возможны ли его рецидивы и сколько их будет. Мы привыкаем жить в неизвестности. Но к этому трудно привыкнуть.

Начинается эпоха новых революций: разноцветных, не столь кровавых, как прежде. Выходящих за пределы отдельной страны. Сетевых, электронных, коммуникативных. Происходящих у всех на виду, как некое шоу, в режиме онлайн. Возможно, сетевая арабская революция — первый характерный пример подобного рода. До этого мы были свидетелями точечных оранжевых революций. Я не хочу сказать, что это плохо. Я хочу сказать, что эти движения вносят свой вклад в расшатывание настоящего и готовят нас к приходу будущего.