— Думаю, достаточно будет пары-другой монет, — ответил Марло, опускаясь на скамью напротив.
Со скорбным видом Фицуильям вздохнул:
— Она сказала, что не взберется на эту гору плоти за все серебро Англии.
Марло с усилием подавил улыбку.
— Быть может, припадок безумия. Скажем, луна завладела ее рассудком.
Все еще в унынии Фицуильям медленно кивнул. Однако мгновение спустя расплылся в ухмылке и громогласно потребовал еще эля.
Марло не удивился: настроения его друга менялись чаще, чем английская погода весной.
— Большая бочка пакости, вот кто он, — заявила Амброзия, ставя кружку перед Марло.
Как ни в чем не бывало Фицуильям ухватил свою кружку и понизил голос до шепота:
— За твои маленькие грязные вирши и их небывалый успех!
— За Овидия! — сказал Марло, также подняв кружку. — Благослови Господь его непотребный ум. И тебя — за благополучное плавание. — Фицуильям организовал доставку только что отпечатанного перевода «Amores»[6] Овидия, как и благополучное прохождение их через таможню.
Две кружки звякнули друг о друга.
— «Каких познал я сладость рук и плеч (и персей, созданных мне в руку лечь!). Мои, мои! До самого утра! (лодыжек стройность) Жир…» как там, Кит? Жирненькость бедра? Или пухленькость бедра?
— Ну, это «сладость бедер». Но если ты предпочитаешь «пухленькость» или «жирненкость», то на здоровье…
— Нет. Сладость. Мне нравится. Советую тебе так и оставить.
— Договорено. А теперь скажи мне, Фиц, — Марло наклонился к нему, — что новенького? Повстречал каких-нибудь контрабандистов за прошлые две недели?
Фицуильям провел пальцем по мягкой плоти своего второго подбородка.
— Дай-ка подумать… шпиона с вестями от испанского двора, вшитыми в пуговицы его дублета.
— И как ты его изловил?
— Выдавал себя за лютниста. Утверждал, будто голландцы послали его как подарок королеве для ее развлечения, но у негодяя глаза бегали, ну я и попросил его сыграть мне, и… — Зажав руками уши, таможенник содрогнулся.
Марло засмеялся.
— А больше ничего сверх обычного. Несколько попов, конечно, пытались пробраться в страну, примотав латинские Библии к телу под одеждой.
— Библии не допускаешь, а эротические стихи ввозишь… Фиц, ты национальное сокровище!
Толстяк порозовел.
— Вот что, Кит, это просто любопытство, или ты тут по своему особому делу?
Фицуильям принадлежал к тем немногим, кто знал о тайной работе Марло на правительство и необычных способах, которые он предпочитал для выполнения своих заданий. Они познакомились давно, когда Фрэнсис Уолсингем, подозревавший о существовании организуемой из Дептфорда книжной контрабанде, отправил Марло разобраться с ней. Марло быстро опознал в Фицуильяме главу операций, но Уолсингему не донес, а вместо того заключил с Уильямом личный договор: Марло его не выдаст, а наоборот, умиротворит Уолсингема: конфискует несколько ящиков с запрещенными книгами и доложит, что главный контрабандист бежал из Англии, чтобы заняться пиратством. Фицуильям в свою очередь разрешит Марло пользоваться услугами контрабандной сети, когда он пожелает, хотя теперь, разумеется, устраивать эти операции придется много осторожнее.
— Собственно говоря, — сказал Марло, — у меня есть кое-какие вопросы к тебе.
— Распорядись, чтобы эта распутная девка принесла мне чашу канарского, и я тебе выложу все мое нутро… о чем бы речь ни шла.
— В переносном смысле, надеюсь?
Заказав вина, как потребовал Фицуильям, Марло начал:
— Ты как-то упомянул, что твой отец был вкладчиком Московской компании. Что ты можешь мне о ней рассказать?
— Слуги Сатаны, все подчистую, — сказал толстяк так, словно каждое слово отдавало речной тиной. — Перевешать бы их всех!
— Всего лишь купцы?
— Они оттягали у моего отца его богатство, обесславили его.
— Как так?
— Он был одним из первых вкладчиков, помог финансировать первое неудачное плавание в Московию много-много лет назад. Отправились три корабля, но только один добрался до русского двора. Два других застряли во льдах. И все на борту замерзли насмерть. — Фицуильям содрогнулся. — Северный путь слишком труден, чтобы быть доходным по-настоящему, но мой отец все равно продолжал вкладывать деньги. Потом одна беда за другой: пожары на складах, гибель других кораблей, поганые турки перерезали сухопутный путь в Персию — однако купцы все еще лелеяли мечту…
